«Смерці ў Паэта няма — ёсць нараджэнне...»
Так когда-то писала Евгения Янищиц в стихотворении, посвященном Максиму Богдановичу.
Между тем с того дня, когда Евгении Иосифовны не стало, прошло тридцать пять лет. А с ее дня рождения — семьдесят пять. Одна из самых загадочных и трагических фигур белорусской литературы по-прежнему остается в центре внимания и читателей, и исследователей. Мы попросили поразмышлять о фигуре поэтессы перед ее юбилеем известных литературоведов и писателей, многие из которых лично знали Евгению Иосифовну. В заочном круглом столе-опросе участвовали доктор филологических наук, главный научный сотрудник отдела теории и истории литературы Института литературоведения имени Янки Купалы Центра исследований белорусской культуры, языка и литературы НАН Беларуси Евгений Городницкий, доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой белорусской литературы Гомельского государственного университета имени Ф. Скорины Иван Штейнер, доктор филологических наук, старший научный сотрудник отдела теории и истории литературы Института языка и литературы имени Якуба Коласа и Янки Купалы НАН Республики Беларусь Анна Кислицына, доктор филологических наук, доцент, ведущий научный сотрудник Института литературоведения имени Янки Купалы НАН Беларуси Светлана Колядко, заместитель директора издательства «Мастацкая літаратура» — главный редактор журнала «Полымя» Виктор Шнип, писатель, государственный деятель, переводчик Анатолий Бутевич.
В. Шнип: «Полесская ласточка» — так некоторые, кто знал Евгению Янищиц, называли поэтессу. Поэтично, образно... Но Янищиц для меня не ласточка. Ласточки к нам прилетают и улетают. Она была, есть и будет с нами. Она поэтесса, она работница, она белоруска. В стихотворении «Прыедзь у край мой ціхі...» Янищиц приглашает всех увидеть красоту и самобытность полесских пейзажей:
Прыедзь у край мой ціхі,
Тут продкаў галасы,
Тут белыя бусліхі
І мудрыя лясы.
И я был в родных местах Евгении Янищиц. И слышал ее предков голоса, и видел белых аистов и мудрые леса. И самое главное — смотрел на Ясельду, которая течет и течет в своих берегах из вечности в вечность. Поэзия Евгении Янищиц от Ясельды, от мудрых полесских лесов.
А. Бутевич: Когда произносишь фамилию «Янищиц», она обязательно сопровождается ее поэтическими строками. Для меня это:
Ты пакліч мяне. Пазаві.
Там заблудзімся
ў хмельных травах.
Пачынаецца ўсё з любві,
Нават самая
простая ява…
Несмотря на то, что встретился с ними очень и очень давно — «Снежныя грамніцы», первая книга Янищиц, вышла аж в 1970 году, когда мы вместе с ней учились на четвертом курсе отделения белорусского языка и литературы филфака Белорусского государственного университета тогда еще имени В. И. Ленина. Правда, услышал я эти вызревшие сердобольной и чуткой душой строки студентки, одной из 130 на нашем почти девичьем курсе, чуть раньше выхода книжки. Ведь Женя читала свое написанное не только на филфаковских или каких-то других минских (и не только) поэтических вечерах и встречах, но и прямо в общежитии на тогдашней Парковой магистрали, где мы жили все пять лет учебы. А то и мы, особенно настырные, желая развлечься, иногда позевывались, обращаясь к Жене ее же строчками. Просили: «Ты пакліч мяне. Пазаві», добавляя: «Бо тады не заблудзімся ў хмельных травах. Ні мы, ні ты...».
Вот это именно настроение — искренности, доверчивости, дружелюбия, правдивости — ассоциируется у меня с Женей Янищиц.
Были трудности? А у кого их не было. Женя признавалась: «Было ў жыцці маім зашмат благога. // І ўсё-ткі болей сонца і ўдач». Она старалась не страшить непогрешимостью, чтобы не ранить ни поэтическим словом, ни своей жизнью никого-никого. Собственным примером она пыталась побудить других к смыслу своего признания: «Люблю цябе, адзіную, да скону. // Вясновая, вясковая зямля». Деревенскость, как лучший моральный стимул, через все ее земные дни вдохновляла, оберегала, делала более справедливыми и оправданными будни.
Е. Городницкий: Одно дело — представить себе образ автора по впечатлениям от прочитанных произведений, и совсем другое — увидеть его своими глазами, вот здесь, совсем рядом.
Когда вспоминаю Евгению Янищиц, в моем воображении сливаются оба образа: и тот, канонический уже образ окрыленной и возвышенной поэтессы, женственно трепетный и трогательный, и тот отдаленный годами, но все же по-прежнему четко очерченный, с которым связаны личные воспоминания. Увидел ее впервые на сцене в актовом зале филфака БГУ, расположенном тогда на улице Красноармейской. Читали свои стихи филфаковские поэты, среди которых была и Янищиц, на то время уже известная и признанная поэтесса.
Выделялась она из ряда других ораторов, конечно, и этой своей обретенной славой, но также и мягкой, задушевной манерой чтения, какой-то очень естественной возвышенностью интонации. Голос — это как раз то, что наиболее помнится и трогает в творческом облике Янищиц.
В одном из ранних стихотворений Янищиц, посвященном Николаю Сурначеву, поэту, погибшему на войне, образ поэта не обрисован полностью, а лишь витает его голос:
«Хачу паслухаць
цішыню!» —
Удаль імчаўся голас звонкі
І падаў глуха, як сасонка,
Аддаўшы птушкам
вышыню.
Як бы і пра сябе сказана паэтэсай гэтымі радкамі.
А. Кислицына: Мне кажется, что образ поэтессы-птицы, которая и смерть свою нашла в полете, наиболее ей подходит. Она сама его выбрала, выстроила, провела через все творчество, не нам его менять. Часто прохожу мимо дома на Ульяновской, где она жила, где видела в оконном прогале своего Черного человека. Но для меня это поэтично-историческое место в центре Минска — светлое, столичное и полное ностальгии.
И. Штейнер: Я земляк поэтессы, родился в соседнем Столинском районе тогда еще Пинской области. Именно здесь принимает Припять, что слилась с ее родной Ясельдой, воды моей Горыни. Бурливость последней поэтесса описала в стихотворении о наводнении в Давид-Городке. Природа у нас похожа, пейзажи познавательные, именно поэтому воспринимаю ее поэзию как близкую, родную, дорогую. Везде цитирую ее крылатые слова — «Беларусь з Палесся пачынаецца». Хотя речь моего села немного отличается, часто вспоминаю ее слова о едином неторопливом полесском говоре, что вливается в общее течение стихии родного языка.
С. Колядка: Белорусская чуткая, одухотворенная, изумительная, «неприрученная», светлая, лирическая, пронзительная, душевная, искренняя, щемящая, зажуренная, мечтательная, одинокая, скорбная, беззащитная, «раненая», самоотверженная, благородная женщина и поэтесса. Этими определениями я не единожды характеризовал талант Евгении Янищиц. Потому что талантливый поэт, как настоящий бриллиант, в своих произведениях сверкает разными гранями. Да, мы можем выделить эмоциональную доминанту в творчестве поэтессы — но она будет отличаться у Жени-студентки и Евгении — лауреата государственных премий.
Образ поэтессы? Мне кажется, Евгения Янищиц не создавала образов себя, она «выдыхала стихи», и до последних дней продолжался этот «сердцеразрыв» в самовыспевании. Ее лирическая песня у меня ассоциируется со светлой тоскливой и при этом жизнерадостной мелодией, которую она раздарила произведениям вконец.
Е. Городницкий: Было это на рубеже 1970-х — 1980-х годов. Возникла тогда такая традиция: на собрании секции поэзии в Союзе писателей ежегодно выступали критики, которым поручалось подготовить доклад о результатах прошлого поэтического года. Обратились и ко мне с таким предложением, что, конечно, не могло не вскружить голову молодому человеку, который только начинал осваиваться в литературно-критическом поле. Решил высказаться предельно критически о состоянии современной поэзии, не взирая на «ранги и звания». Своим выступлением достиг только одного: возбудил против себя всю поэтическую «рать». Невозмутимо-спокойным оставался разве Максим Танк. А Янищиц, которой тоже досталось за то, что, как считал докладчик, поэзия ее на новом этапе потеряла что-то от прежней непосредственности, умолчала, да только не смогла скрыть едва промелькнувшую на лице гримасу боли. Вот такое совершенно неюбилейное, личное воспоминание осталось у меня, которое и до сих пор не дает покоя. Теперь я понимаю, что был тогда несправедливым.
В. Шнип: В 1983 году Евгения Янищиц становится заведующим отделом поэзии журнала «Маладосць», где я на то время уже несколько раз печатался. Мне посчастливилось приносить свои новые стихи Евгении Иосифовне и слышать от нее советы. И я могу ее называть своей учительницей в литературе. И когда мне было грустно, я читал стихи Янищиц, и оживал душой, и писал свое. В 1988 году Евгении Иосифовне дали новую квартиру. Я был одним из тех, кто помогал ей переезжать с Ульяновской на Сторожевскую. И не могу по сей день забыть, как тогда, когда мы все перенесли из машины в квартиру, она сказала, что всех скоро нас снова соберет.
И собрала на свои похороны...
А. Бутевич: Конечно же, прежде всего студенческие годы — с 1966-го по 1971-й. Она была одной из тех личностей, кто делал нашу студенческую жизнь неповторимой, а привыкание к Минску более спокойным и не отягощенным тоской. Ведь время тогда было и впрямь более раскрепощено, насыщено поэтическими эмоциями, надеждой на счастливую жизнь. Такой настрой поддерживал и филфак своими также неповторимыми преподавателями и столь же неповторимо талантливыми студентами. Алесь Рязанов, Виктор Ярец, Евгений Хвалей, Геннадий Пашков, Лена Руцкая, Татьяна Шамякина, Людмила Карпова, Татьяна Пширкова, в начале нашей учебы — дочери Пимена Панченко и Михаила Калачинского. Так это только на нашем курсе. Надпись на книге с четким названием «Пара любові і жалю»: «Маім ніколі не старэючым аднакурснікам — Толі і Таісе Бутэвічам — з пажаданнем радасці, светлыні і магутнай цярплівасці ў гэтым спешным, трывожным і ўсё-ткі — цудоўным! жыцці».
Заметьте — и спустя годы не исчезли из ее лексикона ни светлое солнце, ни просто свет, ни понимание сложности жизни.
А. Кислицына: Я росла в литературоведческой семье, мама дружила со многими из литературной тусовки 1970-1980-х, в том числе — и из окружения Евгении Янищиц. И я с детства помню, как маме звонили и жаловались на перемены в ее настроении, на то, что она периодически становилась недосягаемой для подруг звездой, которая прямо говорила о своем высшем статусе, ведь с молодых лет приобрела не только известность и любовь, но и место в президиумах. И у Янищиц хватает таких стихов, написанных с позиций женщины-трибуны, которая рассуждает на общественно-политические темы. Но любим мы ее не за это.
И. Штейнер: В 1970 году я стал студентом филологического факультета БГУ. Евгения Янищиц, которая училась на 5-м курсе, уже имела собственный сборник стихов, что по тем временам, когда издательства имели пятилетние планы, было ненаучной фантастикой. Мы, желторотые новички — мне еще не исполнилось 17 лет, смотрели на нее как на живого классика. Мои однокурсницы, будущие филологини, почти каждая из которых жила поэзией, с умилением и неизменной надеждой твердили:«Ты пакліч мяне, пазаві, там заблудзімся ў хмельных травах». Молодежь была уверена, что в этом мире «пачынаецца ўсё з любові». Даже самая простая явь.
С. Колядко: К сожалению, лично с Евгенией Иосифовной я не была знакома. Но когда-то по предложению академика Владимира Гниломёдова взяла в библиотеке все ее поэтические сборники И... не смогла остановиться, читая страницу за страницей. И это стало не просто предметом моего диссертационного исследования, но и темой всей научной жизни.
А. Бутевич: Наверное, чуткое и трепетное сердце Жени не могло быть спокойным и безучастным к окружающему миру хотя бы на день. Разное бывало и в жизненной судьбе Жени. Да, и в ее стихах чувствовалась тревога. И может быть, прежде всего тревога не за себя, а за тот непростой и бурный мир, который ее окружал. Она знала, что Женя всегда и навсегда остается ребенком. Даже в Минске, даже на сессии ООН. Не добавляли покоя и разные отношения к ней разных людей. Может и это подтолкнуло к засвидетельствованию: «Я непрыручанаю птушкай // Жыву між сполахаў і дрэў». Да, тоска живет в ее произведениях.
Однако я все — таки не стал бы привязывать к ее судьбе однозначное слово «трагический». Она сама признавалась, что «па свеце птушкай» летает, что «я ўся — такая шчаслівая!» .Ее природную улыбчивость не могло стереть с лица ничто и никогда. Она умела побуждать к хорошему других. Посмотрите на ее фото. На них она — всегда улыбчивая, окрыленная, возвышенная.
Е. Городницкий: У Анатолия Сербантовича, поэта, который умер молодым, есть строки: «Складаецца з трагедый чалавечых // Вялікая трагедыя жыцця». Жизнь не была бы, наверное, жизнью, если бы не включала в себя и трагичность. То же можно сказать и о поэзии как наиболее чутком ко всем жизненным проявлениям «органе ощущений». Могла ли по-другому сложиться жизнь поэтессы, стать более ровной и предсказуемой? Возможно, может быть. Тогда бы из ее произведений представала совсем другая Евгения Янищиц.
В. Шнип: Трагедия Янищиц была в том, что она, видимо, остро чувствовала, что ей судьбой дано прожить немного. И каждое ее произведение — это не только признание в любви ко всему родному, белорусскому, а прощание со всем, что рядом.
А. Кислицына: Не хочется рассуждать о болезнях, тем более что я не слишком люблю биографический метод при рассмотрении любого творчества. Но мне кажется, что трагизм Янищиц был связан со временем, в которое она появилась. Лирику, написавшему прекрасные стихи о любви, пришлось жить во времена, когда ценился прежде всего гражданский пафос и умение отражать политический момент.
И. Штейнер: Трагедия в том, что родилась Личностью с чрезвычайно обостренным восприятием слова и пониманием мира. Такова участь всех настоящих поэтов. Янка Купала писал о разладе, царившем в его сознании, — никак не мог объединить то, что видел вокруг, с тем, что прочитал в книгах. Вирджиния Вульф говорила, что если родится женщина с талантом Шекспира, то она никогда не найдет счастья в жизни и поддержки общества, поэтому скорее всего покончит жизнь самоубийством. И эти выводы верны, так как сама английская писательница подтвердила их собственной трагедией, когда бросилась в речку. Упоминается и цветаевский упрек Богу, который, как настоящий мужчина, не понимает земной женщины. И в качестве утешения для нас процитируем слова ее земляка и однокурсника Алеся Рязанова: «Паэты паміраюць маладымі — гэта хутчэй запавет, чым канстатаванне, не так пра фізічную смерць, як пра неабходнасць пераўзыходзіць дасягнутае, сваё цвіценне, самога сябе ўчарашняга».
С. Колядко: В отношении Евгении Янищиц мы можем говорить о трагическом авторе-эмотиве, сформировавшемся в эпицентре горьких, болезненных, очень личных событий, которые не могли не повлиять на изломы сознания, самооценку, на появление трагического фокуса в отражении жизни. И это не константа ее творческой личности, а особый тип выявления лирического «я» в последние годы.
Но заострять внимание на трагическом типе мировосприятия и не замечать оптимистично-созерцательный в ранней поэзии, впечатляюще-познавательный во втором-третьем сборнике, драматически-рефлексивный в последних книгах будет неправильно.
И. Штейнер: Довольно скептически. Когда-то Алесь Адамович называл поэму «Новая зямля» поэтическим верховьем белорусской прозы: так рождается литература, так рождается обычно и писатель. От лирики переходят к прозе, юношеское увлечение и эмоции уступают размышлению и рассуждению. Однако в большинстве случаев поэты остаются неизменными, даже если переходят на служение к эпике. Поэтому в нашем случае появились бы новые образцы лирической прозы. Не самой худшей, ведь Евгения Иосифовна выделялась искренностью, бескомпромиссностью, философичностью... Но кому нужна лирика в наше время?
А. Бутевич: Могла бы. несомненно, могла бы. ее проза тоже непривычная, оригинальная. Просто — Женина. Но... Я более адекватно воспринимаю ее поэзию. Слово прозаическое тоже емкое, но поэзия требует большей сконденсированности, сосредоточенности, если хотите, наблюдательности. Не всем одинаково удается быть лидером и в поэзии, и в прозе. Никоим образом не отказывая Жени в праве стать — и быть — прозаиком, я живу с ее поэзией.
Е. Городницкий: Время от времени «заходзіць на дзялянку» прозы — естественное для любого поэта явление. Есть даже и такое определение: проза поэта (поэтессы). Для Янищиц это стало апробированием новых возможностей слова. Для нас, читателей, открываются, благодаря другому нарративу, какие-то новые грани миросозерцания поэтессы.
В. Шнип: Рано или поздно почти все поэты пытаются писать прозу. А на то время, когда Янищиц была в полном расцвете таланта, она не могла не попробовать себя в прозе. Тогда для всех был прекрасный пример Владимира Короткевича, который, став известным поэтом, стал еще более известен как прозаик.
Думаю, что Янищиц, если бы жила до сегодняшнего дня, все же была бы поэтессой, которая время от времени пишет рассказы.
А. Кислицына: Для меня поэтическая строка Янищиц — это прежде всего звучание, нота, а не смысл. «Над цёмначчу раскрыленых дзвярэй, // У цішыні сталічнага квартала — // А мы маглі б сустрэцца і раней... // Ты не аклікнуў. Я — не пагукала».
С. Колядко: Первым было опубликовано рассказ Жени Янищиц «На памяць», которое датировалось 1965 годом, а затем коротенькие заметки и зарисовки в районной «Полесской правде» в 1966 г. Позже, почти через 20 лет, в течение последних пяти лет жизни в газете «Літаратура і мастацтва» появляется 12 рассказов. Эти произведения об обездоленной женской судьбе, об ответственности за ошибки молодости, об одиночестве, о прилежном работнике... И их объединяет все та же любовь к человеку, которая проходит через все творчество Евгении Янищиц. Ее рассказы — лирическая проза, основанная на психологическом углублении во внутреннее состояние человека, и это была серьезная заявка на то, чтобы исполниться в роли прозаика.
А. Бутевич: Я во многом видел, чувствовал и понимал реальную Женину жизнь. А мифы... Они бесконечны и самовоспроизводимы.
Е. Городницкий: Следует различать понятия миф и мифологизация. Полагаю, что к Янищиц больше относится как раз второе слово — мифологизация. О ней столько написано — и статей, и воспоминаний, и стихов — сколько вряд ли о ком-то другом из ее поколения. Сделаю, однако, небольшую ремарку: иногда чрезмерная мифологизация как бы заменяет собой потребность непосредственного и подробного знакомства с тем явлением, которое мифологизируется. Надеюсь, что это не про Янищиц.
В. Шнип: Мифов о Янищиц не знаю. А мелкие слухи, которые в свое время были пущены о Янищиц некоторыми завистниками в писательский и читательский очаги, постепенно исчезают. Меня бы радовал миф, если бы кто-то сказал, что Янищиц перед смертью подготовила рукопись новой книги стихов и сдала его на сохранение в архив с просьбой обнародовать его в 2028 году, когда поэтессе исполнится 80 лет со дня рождения и 40 со дня смерти.
А. Кислицына: Признаюсь, мне трудно достоверно сказать — где правда? Где миф? Для читателей важны стихи, а не биографии, которые, на самом деле, редко просвещают поэтические строки. Мне кажется, поэзию Янищиц больше объясняют ее фотографии, на которых она всегда солнечная, возвышенная, всегда вроде бы влюбленная. Я не хочу никакой другой Янищиц!
И. Штейнер: Мифы о писателях нужно поддерживать, распространять, а если их мало или совсем нет — самому создавать. Литература становится настоящей, когда обрастает легендами, анекдотами, даже сплетнями. Хватит воображать, что поэзия творится ангелами и херувимами. Без мифов нет искусства слова. Образец — Короткевич и его друг Адам Мальдис. Мне больше всего импонирует легенда о том, что дом, который стал последним для поэтессы, построен на месте бывшего кладбища, где была якобы похоронена Мария Мнишек.
С. Колядко: Тенденция сегодняшнего дня — найти в судьбе писателя интересные факты и из них составить его жизнеописание, а затем это превращается в легенды, мифы, предания... А вот сделать анализ стихов по-новому, интересно интерпретировать, казалось бы, хорошо известные произведения часто забывают или не умеют. А жаль, потому что не мифологемы жизни, а меткое, искреннее поэтическое слово достойно сохранения и множества прочтений.
А. Бутевич: Своей неповторимостью, истинными ощущениями, которое родило сердце. А сердце не ошибается. И не стареет. А поэзия? Она тоже вечна. Если настоящая. У Жени Янищиц — именно такая.
И даже вопреки ее признанию: «Не шукаю гаманлівай славы».
Е. Городницкий: За скупо отпущенное судьбой время Янищиц прошла как поэтесса большой путь. Лирика личных переживаний дополнялась эпической развернутостью диалога с миром. Романтично-возвышенное приятие жизни осложнялось трагедийно-обостренным его восприятием.
Для меня наиболее привлекательной в ее творчестве остается все же юношеская устремленность ее ранней лирики в необъятность, наивное доверие к миру, основанное на любви.
В. Шнип: Евгения Янищиц всегда будет современной, так как та драматургия, которая присутствует в ее произведениях, не придумана, а пережита.
А. Кислицына: Как известно, Купидон — бог любви — имеет вид ребенка, который не становится взрослым и не стареет. Естественно, так же не стареют и стихи о любви! Творчество Янищиц будет востребовано у людей, вовлеченных в национальную культуру, пока крылатый мальчик разбрасывает свои золотые стрелы и звучит белорусский язык.
С. Колядко: В наше непростое время испытаний духовности, человеческой душевности рука тянется к книгам, в которых эти понятия не только в основе идейно-тематического содержания, но и в сущности авторского самовыражения — когда «зноў кіпіць, бунтуе кожны нерв» и пробуждает разум и душу.
Евгении Янищиц было дано поэтическим словом рвать сердце в клочья, и, несмотря на драматические нотки в многочисленных лирических медитациях, свет победил и продолжает подсвечивать тропинки к добру многим поколениям читателей.
И. Штейнер: Она жива.
Подготовила Людмила РУБЛЕВСКАЯ
Фото из личного архива Ивана ШТЕЙНЕРА
Совместные проекты ядерных технологий.
В повестке дня — утверждение концепции нацбезопасности и военной доктрины.
