Мишель Янсен. Оборотень (рассказ)

На песчаную дорогу опускались сумерки. Живые заборы из ежевики становились все темнее. Последняя стая пернатых обитателей болот промчалась к родным камышам. Солнце садилось над ландами, уже затянутыми легкой дымкой тумана. Нечетко вырисовывающиеся в густеющем полумраке серые и розовые булыжники мостовой словно плавали над землей в вечернем воздухе.
Старинная медь бросала красные отблески на коричневое дерево стенных панелей. Такие же блики играли на золотой цепочке с подвешенными к ней тигровыми когтями и пучками волос из слоновьего хвоста, переливались на фарфоровой чашечке большой трубки.
Минхеер Бланкаерт зажег лампу, отрегулировал фитиль и уселся с удовлетворенным вздохом в большое кресло. В комнате, согретой ярко горевшим в камине углем, было очень уютно.
Стены украшали виды Эпинала, пыль была старательно удалена с лакированных и навощенных плоскостей дубовой мебели. На небольшом круглом столике мирно соседствовали написанный маслом Гарлем, молитвенник кайзера Карла и альманах Сноека в голубом переплете.
За стеклами небольших окон, обрамленных шторами в красную и белую клетку, окончательно опустилась ночь. В саду еще угадывались хризантемы и далии; за ними проглядывала шпалера грушевых деревьев; расположенные за ними саманные хижины полностью исчезли, как и нависшие над колодцем кусты бузины и торфяные ямы с темной, потяжелевшей от корки льда водой.
Над ландами пронесся с громким пронзительным воем порыв ветра. Короткий вопль закончился продолжительным зловещим потрескиванием.
Инспектор Девейль вздрогнул от неожиданности. Минхеер Бланкаерт улыбнулся.
—    Не стоит оправдываться, не нужно стыдиться этого страха. Здесь все пропитано страхом… Вам будет трудно понять совершаемые здесь преступления, если вы не поймете наш край, не прочувствуете все странное и необъяснимое, что таится здесь.
Он задумчиво затянулся несколько раз, высокий упитанный блондин, уютно разместившийся в кресле.
—    Какой у нас сейчас год? Нет, не говорите мне, что сейчас на дворе 1882 год… Об этом и так настойчиво твердят календари. Вы мне скажите, какой сейчас год в действительности?
Поднявшись с кресла, Бланкаерт постучал пальцем по плите над камином, на которой было выгравировано: «1637 год».
—    Видите, мы все еще живем в XVII веке… Если не в Средневековье… Да, пожалуй, это все же Средневековье… Вы должны понять, что крестьяне живут здесь вне времени, отстав от остального мира века на три, если не больше. Вот что объясняет эти убийства, этот заговор молчания, окружающего все случившееся. Такова жизнь здесь, в наших ландах.
Вы видели хижины в деревне? Они выглядят очень живописно, не так ли? Но вы заглядывали внутрь? Вы спрашивали крестьян, как им живется в этих хижинах? Люди влачат здесь жалкое существование, питаясь ржаным хлебом и похлебкой из гречки, иногда с небольшим кусочком свиного сала. Селедка на троих — это уже праздник. Они ходят босыми по земляному полу своих хижин, молчаливые, погруженные в себя, постоянно кашляющие от едкого торфяного дыма и висящих в воздухе частичек золы. Они с покорностью принимают свою судьбу, не осознавая всей глубины давно ставшей привычной бедности, но они ощущают ужас перед всем, что может хоть немного изменить привычный ход их жизни.
В особенности их гнетет ужас перед дьяволом. Дело в том, что дьявол в этих краях — не просто слово или понятие. Он действительно существует для них. Он живет здесь уже не одну сотню лет, он стал привычным элементом окружающей среды. Кто угодно может повстречаться с ним в пути. Ланды, пруды, камыши, пески, хижины — это все его владения. Все, что можно окинуть взглядом, все вокруг подвластно дьяволу, все подчиняется древним божествам зла…
Вы знаете, как здесь называют грозовые облака? Это облака, в которых скрывается молот. Пятнадцать веков назад Тор перестал быть богом, но до сих пор жива память о его молоте, молоте, ударами которого он уничтожал чудовищ и восставших гигантов.
Что касается дьявола и его владений, то для местных жителей это отнюдь не какой-то иной мир, не какая-то иная реальность. Ничего общего с абстракцией или легендой — все прочно связано с землей, все предельно конкретно. Мы, интеллигенты, можем позволить себе быть скептиками; они могут только дрожать от страха, потому что чувствовали, видели, соприкасались с носителями зла…
Взвалите на спину мешок и встаньте ночью на перекрестке двух лесных тропинок, которые вам покажет любой. В полночь, если вы позовете, вам явится злой дух.
Вы улыбаетесь. О, я прекрасно понимаю вас. Но если вы умеете слушать, вам назовут имена, перечислят даты и факты. Вы сможете составить страшный список, список мужчин, женщин, подростков, даже детей — всех, кто когда-либо продался дьяволу. Когда наступал час расплаты, ничто не могло спасти их. И кто угодно мог увидеть, как они мечутся ночью по ландам, охваченные языками дьявольского пламени.
Вам это кажется абсурдным. Когда-то я тоже думал так же, как и вы. Но прожив много лет в этом океане песка, придавленный к земле нависающим над головой серым небом, я понял все. Леса и ланды здесь полны тайн; в них множество дорог, ведущих в никуда. Пробивающихся через заросли папоротника и торфяные болота троп, по которым никто и никогда не добирался до их конца.
Взгляните на ночь. Все лето тусклые испарения, чередующиеся с блуждающими болотными огоньками, отмечают понижения рельефа, занятые трясинами. Разумеется, огоньки — это скитающиеся души проклятых. В сентябре вода заливает болота, образуя сплошное, обширное, словно море, водное пространство, по которому должны были бы сновать челноки браконьеров. Но никто не осмеливается проникнуть туда. Крестьяне только качают головами с глубокомысленным видом и рассказывают вам истории про ундину или странное существо, живущее возле мельничной запруды.
Вы сами, если останетесь здесь до поздней осени, не сможете устоять перед этими чарами, будете внезапно охвачены дрожью, леденящей сердце, когда порывы ветра, играющего со ставнями, заставят вас поверить в рассказы о восставших из небытия, шушукающихся в темноте и бесшумным хороводом кружащихся ночь напролет вокруг дома. Предрассудок — вот самая живучая, самая характерная черта любого человека, живущего здесь. И во время ночных бдений в людях пробуждаются те же страхи, проявляются те же темные силы, что много веков, если не тысячелетий, владели его рассудком.
Кто может похвастаться, что ему известны пределы могущества человеческой мысли? Что касается меня, то я уверен: оно беспредельно. Человек сам творит свою судьбу и свое будущее. Появляются странные существа из наших снов, и мы можем вызывать их, общаться с ними… Известно, например, что когда царит засуха, индейцы племени хопи заклинают змею, рисуют на лице голубые линии, олицетворяющие дождь, и тучи разражаются дождем…
Кто может знать наверняка? Столько всего говорилось во время ночных бдений, столько страхов было связано с жизнью в ландах… Страхи укрепляли одержимость, страхи обретали материальную форму… Теперь оборотень, о котором так много говорили, так часто думали, вышел из ночной тьмы и рыщет по равнинам…
—    Расскажите мне об этом оборотне.
—    Но я уже все рассказал вам! Теперь вы знаете столько же, сколько   и я. Да, семь жертв погибло; все они были убиты в сумерках. Тела были обнаружены с раздробленным одним ударом мощных челюстей затылком, буквально превращенным в кашу… Эти челюсти способны за один раз перекусить молодое деревце, они огромны, словно челюсти каймана…
Бланкаерт медленно затянулся, глядя на развешанную по стене блестящую медную утварь, на железные вафельницы, и добавил:
—    Найдите эти челюсти, и оборотень окажется в ваших руках… Самое страшное, что он убивает только детей, и все семь детей погибли в те сумеречные часы, когда начинает подниматься туман. Остальное — там…
И он протянул руку в ночь. Мертвая деревня… Лица с налетом страха, словно покрытые грязью… Запертые наглухо двери, за которыми прячутся дрожащие от страха люди, настороженно прислушивающиеся, как шумит камыш… И если кто-то из семьи находится в пути, все бодрствуют, читая молитвы при свете свечи, обычно зажигаемой только во время бури.
Инспектор нетерпеливо взмахнул рукой.
—    Все это мне известно. Я уже столкнулся с их молчанием в ответ на мои вопросы. И самыми упрямыми оказались именно те, у кого погибли дети. Оборотень, всегда возникает этот оборотень, чтобы все объяснить, все оправдать…
Я хочу знать, что вы думаете об этом, кого подозреваете. Священник молчит, учитель твердит об убийце-маньяке. Но и у него над дверью висят расположенные крестом веточки самшита.
—    Он родился среди этих болот. Он может сколько угодно твердить о могуществе науки, но он давно отравлен испарениями здешних торфяных болот, верованиями и вековыми страхами…
—    Ну ладно, а вы? Ведь вы много путешествовали, повидали мир, другие страны. Вы очистились от этого страха, если вообще когда-то испытали его. Что вы знаете? Что думаете об этом?
Бланкаерт некоторое время сидел молча, медленно попыхивая трубкой и задумчиво разглядывая висящие на стене сковороды, железные ошейники, вафельницы и формы для просвир.
—    Это может быть какое-нибудь животное? Собака, волк, может быть, медведь? Или кто-нибудь другой?
—    Ни один хозяин не заявил, что у него пропал кролик или не вернулась с пастбища коза. Кроме того, зверь обязательно нападал бы не только на детей, но и на мужчин, на женщин… Нет, это должно быть существо, обладающее разумом… Дьявольским разумом… Что вы хотите от меня, что я должен сказать вам?
—    Скажите то, что может быть правдой! Бланкаерт пожал плечами и усмехнулся.
—    Какую правду? Ту, которая понравится вам, которая удовлетворит ваше стремление ко всему рациональному?
—    Просто правду!
—    Ладно. В вашем докладе должно быть отмечено, что я был одним из первых, кто обнаружил тело Лода Мая, бедного худенького паренька, которому еще не исполнилось и одиннадцати лет. Когда наступила ночь, а его все еще не было дома, его мать едва не сошла с ума от ужаса. Она выла, как египетская плакальщица; не знаю, приходилось ли вам видеть их, но это было то же самое. Она металась по заснеженной улице, вздымая к небу судорожно стиснутые кулаки, требовала у Бога своего сына и обрушивала на нас тысячи проклятий за нашу трусость. В конце концов мне удалось собрать несколько молодых ребят, у которых за плечами была жизнь в городе и армия, — они трепетали не так сильно, как остальные. Мы захватили с собой фонари и дубины, а у меня было ружье, заряженное картечью для охоты на кабана. Ризничий сообщил мне, что малыш Лод должен был возвращаться из Малевижвера по тропе, огибающей болото. Эта тропинка не видна из деревни, потому что проходит по ложбине. Мы переглянулись, и нам стало страшно. Если это было то, о чем все думали, то никогда еще «оно» не убивало так далеко от деревни.
Мы двинулись на поиски, рассыпавшись цепью и подавая друг другу сигналы фонарями. Внезапно я увидел мальчугана, лежавшего на снегу в своей старой бархатной куртке. Мы изучили следы вблизи от тела. Что-то набросилось на мальчугана из-за кустов, но промахнулось. Укус пришелся в плечо, но он чудом вырвался, сбросил сабо, чтобы бежать быстрее, и помчался сумасшедшими прыжками по снегу. Но «оно» было быстрее и почти мгновенно нагнало мальчишку. Он упал на колени, и тогда «оно» схватило его зубами за затылок, точно тем же приемом, что и всегда…
—    Это было «оно», или все же это был человек?
—    Нет, разумеется, «оно»… Видите ли, в тот день к вечеру прошел небольшой снег. Он покрыл землю тонким слоем, на котором все читалось так же легко, как на книжной странице: вот здесь мальчуган бежал босиком, здесь он споткнулся, зацепившись за кустик камыша, здесь он упал, выставив перед собой руки, — все это можно было прочесть, как в открытой книге. И так же легко читались следы, оставленные существом. Они были не очень четкие, но такой старый охотник, как я, мог без труда разобрать их. Я приказал парням отнести мальчика в деревню, а сам вернулся назад, освещая снег фонарем. Это существо оставило следы лап, вооруженных когтями. Я знаю, что должен был дойти по следам до конца, до пруда, чтобы удостовериться, что они действительно выходят из воды. Но я не решился. Я вернулся туда утром, когда рассвело, но все следы были скрыты под выпавшим ночью свежим снегом…

*  * *
Бланкаерт проверил, хорошо ли задернуты занавески, потом снял со стены вафельницу и железный ошейник. Вывинченные из ошейника зубья заполнили его ладонь острыми, способными разорвать все что угодно клыками. Он открыл вафельницу; стали заметны круглые отверстия, куда он  принялся ввинчивать зубья. Когда это было сделано, он развел рукоятки вафельницы и ухмыльнулся. Теперь у него в руках вместо мирной вафельницы были стальные челюсти с двумя рядами клыков, каждый размером в дюйм.
Скрипнула дверь, волна холодного воздуха хлынула в комнату.
—    Надеюсь, я не помешал вам?
На пороге стоял инспектор Дювейль, небрежно прислонившийся к стене.
—    Вы были правы, когда сказали, что, если я найду эти челюсти, оборотень окажется у меня в руках… Надо отдать вам должное, вы дьявольски хитры, но этой хитрости все же оказалось недостаточно. Видите ли, не только вам знакомы эти старинные вафельницы — «вафельницы   с брабантскими пуговицами». Я тоже иногда читаю старинные книги; мне тоже известна история оборотня, которого сожгли  на  костре  в  1588 году…
В оставшуюся распахнутой дверь молча скользнули двое полицейских и шагнули к Бланкаерту. Тот молча, по-прежнему держа в руках стальную пасть, медленно отступил за стол. Агенты постепенно загоняли его в угол.
Девейль взял одну из форм для просвир и раскрыл ее.
—    А вот и следы чудовища… Все было хорошо продумано… Но вы совершили ошибку, когда заговорили о египетских плакальщицах. Этот штрих и выдал вас: человека очень хладнокровного, не испытавшего ни одного из тех страхов, о которых он с таким удовольствием разглагольствовал, видящего все случившееся со стороны… Ладно, пора заканчивать. Уведите его.
Все произошло невероятно быстро. Взмах руки, разлетающаяся вдребезги после удара вафельницей лампа… С поразительной, совершенно звериной ловкостью Бланкаерт перепрыгнул через стол и кинулся в ночь.
Началась погоня. Время от времени луну закрывали облака, но на свежем снегу оставались четкие отпечатки следов, ясно видимые в свете фонарей.
Беглец направлялся к болотам; он был совсем близко, так близко, что преследователи иногда слышали его хриплое дыхание.
Внезапно инспектор и его люди остановились как вкопанные. Звуки шагов, ничуть не приглушенных снегом, сотрясли ночь: последовательность размеренных тяжелых прыжков. Они растерянно переглянулись. Прыжки участились. Раздался крик ужаса, потом дикий вопль, тут же перешедший в жуткое хрипенье и чавканье.
Девейль внезапно осознал, что его давно трясет, но не от холода, а от того самого страха, о котором твердил Бланкаерт. Это был страх перед тем, что невозможно увидеть и остаться живым, что всегда скрывается в тени, что не имеет ни имени, ни лица… Все случилось совсем рядом, за низкими кустами бузины, не дальше, чем в двух десятках метров от оцепеневших людей. Инспектор оглянулся, и в красноватом свете фонарей увидел на белых лицах своих спутников тот же ужас.
— Пойдем посмотрим…
Голос инспектора дрожал. Никто не сдвинулся с места… Вновь послышались прыжки. Теперь они постепенно удалялись. Неожиданно ночь разорвал треск ломающегося льда… Одна или две секунды… И снова наступила тишина.
Они нашли Бланкаерта лежащим на снегу с раздробленным затылком, превращенным в кровавое месиво ударом гигантских челюстей. Что касается следов, выходивших из пруда и снова возвращавшихся в воду, то они были шире мужской ладони, почти круглые, вооруженные мощными когтями…