Мария Костюкович: Сначала детское кино было большим воспитателем, а потом стало частью детства

В сфере нашей культурологической литературы ожидается прибавление: через некоторое время под твердой обложкой мы сможем найти основательное и увлекательное исследование белорусского детского кино — того, что в советские и постсоветские времена специально создавалось для очень особенной аудитории. Книга «Детский сеанс», богатая на найденные в архивах материал и иллюстрации ставит задачей ответить на вопрос, какого зрителя воспитали белорусские детские картины. Эту и другие интриги раскрывает исследовательница из Национальной академии наук, а также координатор конкурса национальных киношкол кинофестиваля «Лiстапад» Мария Костюкович. Для выхода «Детского сеанса» дело осталось за малым: в июне на платформе ulej.by начнется краудфандинговая кампания по сбору средств на издание книги, и она обязательно должна быть успешной. Мы тем временем встретились с Марией, чтобы увлечься предложенной темой.

— Является ли детский сеанс — что касается названия твоей книги — отдельным явлением?

— Он был устойчивой традицией, пока существовала советская система, а вместе с ней — целая инфраструктура для детей с детскими кафе, журналами, радио, кружками, спортшколами и прочим. Существовали даже детские кинотеатры. Сеансы для детей шли утром или днем и стоили дешевле, а иногда даже сопровождались познавательными лекциями или комментариями к фильмам.

— Что позволяет тебе выделить детское кино в белорусском кинематографе как определенный феномен?

— У нас были фильмы, которые прокатывались по всему Советскому Союзу, нравились детям и для многих становились частью детства. Моя знакомая шутит, что «Приключениями Буратино» ей испортили детство, хотя другие, конечно, вместе с лентой «Про Красную Шапочку» резонно называют этот фильм лучшим у Леонида Нечаева. И у нас были авторы, которые умели снимать для детей, а это редкое мастерство — сегодня мы можем видеть, что оно куда-то исчезло. Правда, многие не знают, что это наследие — наше. Иногда мы думаем о себе, как об обломках империи, и не готовы воспринимать наше нашим, будто оно сделано где-то там — это большая постколониальная проблема. Во время работы над книгой мне приходилось объяснять «присвоение» советских приобретений и слышать претензии, что я пишу о белорусском кинематографе так, будто отделяю его от советского. В одном российском издательстве я получила огромную отповедь о том, что никакого белорусского или украинского кино не было — было только советское. При этом оно издавало книги, скажем, об истории российского кинематографа 1930–1950-х. Тем не менее белорусское кино, детское тоже, существует и не нуждается в том, чтобы его обосновывать и защищать.

— В советские времена кино формировалось интересами идеологии: для чего власти было нужно детское кино?

— Чтобы воспитывать детей. Считается даже, что детское кино придумали большевики, ведь никто больше не нуждался в нем. Советская система была одержима идеей воспитания нового человека и по ленинскому завету считала, что самым эффективным инструментом для этого является кинематограф. Все, на чем держалось детское кино в Советском Союзе, было создано в 1920-е теми, кто действительно мечтал построить утопию. А для утопии нужно было воспитывать детей в коммунистическом духе. Сначала детское кино действительно было большим воспитателем, а потом стало просто частью детства.

— То есть детское кино было рассчитанным на будущее проектом по воспитанию верных коммунистов...

— Да, но идеология здесь сочеталась с искренним стремлением улучшить действительность. Пиша книгу, я даже осознала, что шестидесятники, о которых говорят как о поколении, что внесло величайший вклад в советскую культуру, — это дети детей тех, кого настраивали на лучшее завтра, кто верил, что работает как ломовик и умирает ради того, чтобы дети жили иначе. То есть шестидесятники — это проект тех, кто долгие годы жил утопией.

— Сегодня детского кино как такового не существует — есть семейное, настолько же детское, насколько взрослое. Что в советском контексте нужно понимать под детским кино?

— Это какое-то высказывание о мире для человека, который о нем пока ничего не знает. Советское детское кино было автономной замкнутой сферой, часто избеющей тем, на которые с детьми важно говорить, поскольку старалось сохранить идеалистический образ детства, где все хорошо. Разве только школьные драмы поднимали вопросы, как жить в обществе, быть друг с другом и отстаивать себя в условиях ханжеской морали. Мне кажется, то, что советское детское кино отделяло детей от взрослых, было его большим просчетом. Дети как бы жили в своем мире и смотрели свои фильмы, поэтому у них был большой соблазн привести к другому кино — для целых поколений действительность была скучной и нормативной, и им обязательно нужно было пролезть в тайное и секретное. Когда в 1980-х появились «видики» и все побежали смотреть «Робокопа», новые картины стали глотком воздуха, а старые забыли. Несмотря на это, мы и сегодня вместо развития других форматов пытаемся сохранить то самое детское кино, будто стараемся почувствовать, что детство — непоколебимое.

— Ты сказала, что определенных тем избегали. Что скрывалось от детей?

— В фильмах редко говорили собственно о проблемах, с которыми ребенок сталкивается либо может столкнуться, например, в отношениях с родителями. Советское детское кино, как правило, передавало очень соцреалистичный взгляд на мир — такую утопию и идиллию. Не скажешь, что это страшно, ведь все же у человека должны храниться образы, которые будут служить поддержкой, поэтому многие и ностальгируют по фильмам вроде «по секрету всему миру» — для них это отпечаток детства. Но по большому счету назначение детского фильма — помочь ребенку пережить сложные чувства, это такая, грубо говоря, психотерапия, что важно настолько же, насколько дать зрителю модель поведения и объяснить, как построен мир. Тем временем в кино не вписывались почти все экстремальные ситуации — ссоры с родителями, сложные родители, развод родителей, дети с ограниченными возможностями, болезнь или смерть близких и смерть как таковая. Чувства с негативной окраской если не избегались, то невинно обыгрывались, например, через так называемый эллипсис — кто-то умирает, затемнение и все. За отрицательные эмоции даже больше отвечала анимация. Был, например, мультик «Варежка» Романа Кочанова, в котором девочка мечтала о собаке и мечтала так сильно, что вместо собачки ухаживала за варежкой: она бегала с этой варежкой, и та превратилась в собачку, но в итоге распустилась, что вызвало слезы и сопли.

— Какие ценности советское детское кино старалось передать детям и как они менялись с течением времени?

— В 1920-е мы растили человека будущего, который все может сам и не нуждается в авторитетах — в фильмах Дети бунтовали против родителей и даже перевоспитывали их. Например, в картине «Кривоножка» видно, что дети всесильны и способны изменить мир. А в 1930-х их срочно стали учить быть маленькими и послушными, следовать родителям, перенимать эстафету и жертвовать собой ради чего-то большого. Если герои 1920-х, как правило, были сиротами и в одиночку совершали подвиги, то в 1930-х главной ценностью стал коллективизм. Так продолжалось где-то до конца 1950-х, а в 1960-х стали бороться за то, чтобы человек был человеком: не только совершал подвиги, но и чувствовал, мыслил, самостоятельно определял свою жизнь. Герою стало позволено не смотреть на коллектив и даже вступать с ним в конфликт — этот переворот начался в школьном фильме.

— Школьный фильм — это отдельный жанр?

— Да, действие происходит в школе, как, например, в картинах «Доживем до понедельника» с Вячеславом Тихоновым либо «Расписание на послезавтра». Вместо личности и коллектива в школьном фильме выделилась триада — ученик, учитель и родители. В этом треугольнике и рождается конфликт: обычно это разговор о том, как родители и вообще взрослые давят на детей. Кстати, до сих пор детское кино было именно детским — оно рассчитывалось на дошкольников и младших школьников, а после, мол, иди смотри «Сказание о земле Сибирской». Но в конце 1950-х — начале 1960-х появилось юношеское кино, которое стало говорить также с теми, кому 14 или 15 лет, например, о школьной любви, как в слезливой драме «А если это любовь» Юлия Райзмана. Одним словом, безликая детская аудитория стала сегментироваться, и для каждого советский кинематограф предложил свое.

— А что изменилось в 1970-х?

— В 1970-х стали говорить, что ребенок имеет право быть самим собой. Расслабьтесь, не надо его воспитывать. Детей, например, стали чаще показывать на отдыхе, а не в школе за учебой. В 1960-х в Союзе настроили типового жилья, и когда советские семьи переехали в благоустроенные квартиры, решилось много бытовых проблем. Детям больше не нужно было быть взрослыми — колоть дрова и присматривать за младшими, поэтому им предложили просто смотреть кино. К тому же в каждой советской семье появился телевизор, и случился телевизионный бум — для детей стали потоками снимать телевизионные фильмы. Наконец, в 1980-х накопилась усталость, поэтому делали все то же, но делали классно — тех же «Гостью из будущего» или «Электроника». Наконец, стало понятно, что нужно что-то менять. Детское кино умерло первым, когда денег не стало, пришли видеомагнитофоны, изменилась эпоха. А когда умерло все остальное, появились фильмы о детях, которые вдруг стали взрослыми и вынуждены жить сами по себе, здесь говорилось на невиданные доселе темы наркомании, проституции, одиночества. Таким образом в конце 1980-х дети снова стали несчастными, а кино снова заговорило, что ребенок страдает от того, что мы не можем справиться с действительностью.

— На твой взгляд, советское детское кино может «зайти» современным детям?

— Дети моих друзей прыгают под «Приключения Буратино». Есть вещи, что, как ни странно, еще работают — в основном это сказки, ведь они универсальны и не носят признаков эпохи. Фильмы «По секрету всему свету» или «Денискины рассказы» точно сегодняшним детям непонятны, для них это уже другая реальность. Но как минимум «Про Красную Шапочку» и «Приключения Буратино» мы сняли для всех.

— У белорусского детского кино был свой период расцвета — когда он произошёл и с чем это было связано?

— Все сошлось в 1970-х. «Беларусьфильм» переехал в новое здание, появились ресурсы и мощности, здесь работали талантливые режиссеры и крутая редакторская служба, добывавшая хорошие сценарии, — и случился взрыв всего, в том числе детского кино. Еще в начале 1960-х на киностудию пришел Владимир Бычков, у которого был талант снимать для детей, в 1970-х появились Николай Калинин, Леонид Нечаев, Геннадий Харлан. Вся система, при том, что в ней были конфликты и группировки, которые между собой не дружили, отлично работала, поэтому появились десятки великолепных фильмов для детей — «Кортик» и «Бронзовая птица» Калинина, «Зимородок» Вячеслава Никифорова, «Расписание на послезавтра» Игоря Добролюбова, «По секрету всему свету», фильмы Нечаева.

— Ты охарактеризовала свою книгу как попытку ответить на вопрос, какого зрителя вырастило советское детское кино. Думаешь, оно действительно сыграло свою роль в формировании людей?

— Да, кино дает образы, к которым возвращаешься взрослым, мы хорошо запоминаем то, что смотрели в детстве. Я, например, стала понимать, откуда некоторые мухи в голове моей мамы: она родилась после войны и принадлежит к поколению пионеров-героев, которые абстрактную общественную идею ставят превыше всего и в каждом деле совершают подвиг. Конечно, мою маму сформировали не только детские фильмы, но кино было частью воспитательной советской системы. Мне идеалы мамы уже кажутся странными, ведь я не росла с визуальными образами вроде партизанского помощника Володи Дубинина в фильме «Улица младшего сына» Льва Голубя. У меня были другие примеры — Буратино, который не совершал никаких подвигов, а просто шел, не дошел, вернулся, и ему почему-то «обломился» клад. Вот и я жду, когда мне «обломится» клад. В целом советское кино вырастило зрителя, который очень надеется, что реальность хороша, идеалистична, соцреалистична, а в случае чего — придет взрослый и все исправит.

— А есть ли у нас сегодня детское кино?

— Сегодня мы стараемся вернуть былое, не понимая, что как раньше уже не будет. Попытка возобновить разговор с детьми должна поддерживаться, но они изменились, у них другие интересы и другая реальность, которую наше кино не понимает. Обычно современные детские фильмы представляют собой кальку из взрослой жизни, мол, спародируем ее и детям будет смешно. Если в советское время с детьми старались обсуждать какие-то темы, то сейчас их просто развлекают, чтобы они хорошо провели время и желательно без сложных эмоций — им предлагают не почувствовать печаль, скорбь от потери или вину, а лишь посмеяться над тем, как люди выпутываются из клоунады, что эмоционально обедняет. Ситуация напоминает 1930-е, когда системе было по большому счету плевать, что там дети думают и какие у них проблемы, — она сама себе рассказывала о прекрасной советской стране и как в ней надо жить. Сегодня снова и автор, и адресат никому непонятны, даже сам фильм как бы не нужен. Белорусским детским кино мы растим неразборчивого в своих эмоциях человека, но, слава богу, его никто не смотрит, поэтому ущерб небольшой.

Беседовала Ирена КОТЕЛОВИЧ