Зиновий Пригодич. Воспоминания об архитекторе Леониде Левине. Ушел, чтобы остаться...

С Леонидом Левиным, прославленным нашим архитектором, меня познакомил Геннадий Буравкин — его давний, хороший друг. Мы пришли на квартиру к Леониду Менделевичу перед самым Новым годом и, естественно, оказались за гостеприимным столом. И поэтому вместо пятнадцати-двадцати минут, как предполагали, проговорили более двух часов. Но, по правде говоря, и не заметили, как пробежало это время.

После у меня с Левиным было еще несколько встреч, уже не гостевых, а чисто рабочих. Девять часов записи на моем диктофоне — тому яркое свидетельство.

Впечатление от тех встреч осталось чрезвычайно приятное. Семья настоящих интеллигентов, талантливых людей. Главный в семье, ее эпицентр — конечно же, Леонид Менделевич. И не только потому, что имеет множество званий и наград, но и по причине своего многогранного таланта. То, что он написал две замечательные книги — «Хатынь» и «Война и любовь», — я знал. И, разумеется, внимательно их прочитал. А вот что он пишет еще и стихи, узнал случайно. Уже заканчивая нашу беседу, я поинтересовался: «О чем я у вас еще не спросил? О чем вам хотелось бы рассказать?» И Леонид Менделевич, стесняясь, смущаясь, признался, что хотел бы показать свои хокку, или, как он их называет, хайки — поэтические двух- и трехстишия, которых у него собралось уже, наверное, больше тысячи — две объемные тетради. Стали читать — среди обычных, проходных строк есть и по-настоящему талантливые, с интересными образами, неожиданными метафорами, с поэтическим видением мира.

— Так это же готовая книга поэзии! — невольно воскликнул я.

— Ну что вы... — снова смутился Леонид Менделевич. — Какой из меня поэт. Так, баловство...

— А ты покажи свою книгу «1, 2, 3, 4...», — предложила вдруг жена, Наталья Николаевна, которая во время этого разговора была как раз рядом.

— Так это же надо еще искать.

— Я сейчас найду сама... Вот, пожалуйста. Почитайте хотя бы «Весну в Бад-Аэнхаузене».

— А можно я почитаю вслух?

— Ну, пожалуйста... — Леониду Менделевичу, чувствовалось, было неловко, что его поэтическим попыткам уделяется столько внимания. Но одновременно, видимо, и хотелось, чтобы я все же почитал, сказал свое слово.

После прочтения несколько минут мы все трое, взволнованные, молчим. Я слышу, как гулко бьется в груди мое сердце. Боль, трагедию еврейского народа, которые так глубоко, проникновенно-эмоционально были высказаны в только что прочитанных строках, оно восприняло как свои собственные.

Еще больше растроган Леонид Менделевич. Во время прочтения краем глаза я видел, как лицо его то напряженно хмурилось, то светилось трогательной нежностью, то опять мучительно наструнивалось. Он как бы заново переживал то настроение, что владело им при написании этих скорбно-трепетных, прочувствованных строк. В конце концов Леонид Менделевич не выдержал — пересел от стола в кресло, стоявшее неподалеку, и там, одиноко-притихший, отдался своим горестно-изболевшимся чувствам...

Я вопросительно посмотрел на Наталью Николаевну: может, Леониду Менделевичу плохо? Он же недавно перенес инсульт и еще не совсем оправился от тяжелой болезни. Ему нельзя волноваться... Но Наталья Николаевна кивком головы успокоила меня: все нормально, пусть муж побудет немного во власти своих мыслей — и деликатно перевела разговор на другое.

Кстати, не могу не сказать несколько слов о самой Наталье Николаевне. Она — тоже архитектор. Талантливый архитектор. В столице построено несколько характерных зданий по ее проектам. В последнее время работала в коллективе, который создавал новую концепцию генерального плана Минска под руководством Юрия Пурецкого. Коллектив за интересную и оригинальную разработку первой очереди строительства получил премию Совета Министров СССР. В числе награжденных была и она, Наталья Николаевна.

А еще Наталья Николаевна и Леонид Менделевич — заядлые коллекционеры. Квартира Левиных напоминает своеобразный музей. Все три комнаты и даже кухня от пола до потолка в разных полках, полочках, подставках, на которых расположены сотни и сотни — не хочется говорить экспонатов — предметов искусства. Да, каждый из них — отличный образец мастерства и высокого искусства. А все вместе они, эти застывшие мгновения своего времени, создают единую волнующую полифоническую музыку Вечности.

— Я люблю все это... — немного неловко признается Леонид Менделевич, когда мы остаемся вдвоем. — Люблю свою квартиру. Свой кабинет. Этот уют, семейный покой. Хотя, к большому сожалению, бываю дома довольно редко. Особенно раньше. Случалось, сутками не выходил из мастерской. Жена однажды полушутя, полусерьезно пожаловалась в моем присутствии своему отцу, что редко меня видит дома. Но мой мудрый тесть только улыбнулся и сказал:

— Надо было выходить замуж за бухгалтера. После шести он всегда был бы дома...

— А вообще, — говорит Леонид Менделевич — мне повезло с женой. Она — мой надежный тыл. Многим, очень многим в своих творческих успехах я обязан именно ей — моему другу, моему единомышленнику, моему ангелу-хранителю.

Говорит и заметно смущается:

— Извините за пафос. Я не люблю высоких, громких слов. Но это — чистая правда.

Я уже четвертый раз в квартире Левиных, провел с ними добрый десяток часов и могу подтвердить справедливость такой оценки. Та атмосфера, та аура уюта, теплоты, доброжелательности, которая окутывает гостя буквально с первых минут, исходит прежде всего от нее, Натальи Николаевны — милой, обаятельной, гостеприимной хозяйки. Свои литературные произведения Леонид Менделевич расценивает как любительство, как своеобразное хобби и признается, что в этой сфере чувствует себя не совсем уверенно. Поэтому когда его книги хвалят (а хвалят известные писатели!), он смущается и считает, что его способности в этом преувеличивают.

Другое дело — архитектура. Здесь Леонид Менделевич точно знает цену и своим собственным работам, и работам своих коллег. Право на строгую, бескомпромиссную оценку дают ему не только высокие награды (звания заслуженного архитектора республики, лауреата Ленинской премии и Государственных премий Беларуси, академика архитектуры), но и высокая планка сделанного.

И каждый из этих объектов пропущен Мастером через сердце, почти каждый оставил на нем свой рубец. И это не журналистский штамп, не банальная метафора. Это — суровая реальность. Леонид Менделевич пережил четыре инфаркта, перенес две тяжелые кардиологические операции. А несколько лет назад случилась еще одна беда — инсульт, выздороветь от которого окончательно ему так и не удалось.

Но об этом Леонид Менделевич говорить не любил. И даже самому себе не позволял думать о каких-то там болячках. Каждый день, как и раньше, — весь в заботах, в творческих поисках, в водовороте общественной деятельности.

А тут еще я со своими бесконечными вопросами, въедливыми расспросами. Но ни разу, ни на мгновение я не почувствовал со стороны Леонида Менделевича какой-то отчужденности, равнодушия, усталости, не мелькнуло на лице и тени какого-либо раздражения, нетерпеливости. На протяжении всех наших встреч и разговоров — постоянное внимание, неизменная доброжелательность, вежливость, полная открытость и искренность.

Живая вода творчества

В 2011 году Леонид Левин стал лауреатом Государственной премии Беларуси за мемориал «Детям — жертвам Великой Отечественной войны». Я попросил рассказать: чья была идея этого мемориала? Как он создавался?

— Идея была моя. Я сам ее придумал и сам воплощал в жизнь. Звучит немного пафосно, извините. Словом, было так. Детство мое пришлось на войну, и ее боли, ее тревоги не обошли и меня. Я давно мечтал каким-то образом увековечить память детей, к которым война прикоснулась своим кровавым крылом. Идею руководство страны одобрило.

Стали искать место для строительства. Почему-то решили, что оно должно быть под Минском. Поэтому первую площадку выбрали неподалеку от кольцевой, по дороге на Хатынь. Сейчас там коттеджный поселок.

Я выезжал туда и раз, и другой, смотрел, смотрел, но выбранное место душа почему-то не принимала. Во-первых, слишком близко от города, с двух сторон оживленная, шумная трасса, а мемориал требовал сосредоточенной, вдумчивой тишины. Во-вторых, и это самое главное, ни здесь, ни где поблизости в годы войны не было никакого концлагеря. У меня же был замысел создать именно мемориал.

Я тогда пошел в музей Великой Отечественной войны, и его сотрудники дали мне список всех детских концлагерей, которые организовали фашисты на территории Беларуси. И я проехал, осмотрел все одиннадцать. И остановился на Красном Берегу, что под Жлобином. Место это тронуло меня своей волнующей тишиной, своей тоскливой красотой.

Но что значит — я остановился? Нужно же еще решение местных властей. Партийных органов уже не было. Пошел я к председателю Жлобинского райисполкома. Фамилия его, извините, уже забылась, но хорошо помню, что мне очень легко удалось уговорить этого интеллигентного человека не только строить мемориал, но и расположить его не у самой дороги, а в большом яблоневом саду.

Общими усилиями мемориал довели до ума. Экспертная комиссия Министерства культуры оценила его чрезвычайно высоко. А мы со скульптором Александром Финским, который выполнил фигуру девочки, получили Государственную премию Беларуси.

...Леонидом Левиным было создано еще несколько работ, посвященных событиям прошедшей войны. Так, в Молодечно есть мемориал «Шталаг-342», посвященный памяти советских военнопленных, замученных фашистами. В Докшицком районе, на месте сожженной карателями деревни Шуневка, в соавторстве со скульптором Анатолием Аникейчиком сделан памятник «Проклятие фашизму».

В ряду этих работ одна из самых значимых, на мой взгляд, — «Прорыв». Первый памятник героизму белорусских партизан. Создан он под Ушачами, что на Витебщине. Именно там, среди болот и лесов, в годы прошедшей войны действовало шестнадцать партизанских бригад. Весной 1944 года они оказались в немецкой блокаде. Против народных мстителей фашисты бросают группировку в шестьдесят тысяч человек. Их наступление поддерживают пушки, танки, самолеты. Партизаны идут на прорыв. Неся тяжелые потери, проявляя массовый героизм, выходят из окружения. Вот этот драматический момент прорыва, величественный акт мужества и героизма Левин с Аникейчиком и изобразили средствами монументального искусства.

Траур и скорбь, мужество и вера

Созданное Леонидом Левиным не может не впечатлять. Десятки, если не сотни замечательных архитектурных проектов... Все они, безусловно, были дорогими и близкими Творцу — как любимые дети. Однако во время одной из встреч я осмелился высказать мнение, что среди этих работ есть одна, которая в его душе и в его памяти стоит отдельно. Это — мемориальный комплекс «Хатынь».

— Да, это правда, — согласился Леонид Менделевич. — Но не только потому, что мы, молодые тогда архитекторы — Юрий Градов, Валентин Занкович и я, — получили за наш проект самую высокую, самую престижную в стране награду — Ленинскую премию. Прежде всего «Хатынь» помнится высоким душевным горением, одержимым поиском новых идей и решений, чрезвычайной радостью творческих находок. Это была уникальная, масштабная, действительно всенародная стройка, на которую работало двадцать пять заводов республики. Никогда позже я не чувствовал такой значимости и такой ответственности своей работы.

— Открытие мемориала было многолюдным, торжественным?

— Не то слово. Знаете, язык не поворачивается назвать это мероприятием. Это было событие, явление в жизни республики.

О «Хатыни» заговорили. Заговорили как о явлении в искусстве. Появились многочисленные публикации. Были возвышенные отзывы профессионалов. В мемориал потянулись экскурсии. Из всех уголков Беларуси. Из всех республик Советского Союза. Из-за границы.

 «Хатынь» зажила своей, самостоятельной жизнью. Как символ траура и скорби, как памятник мужества и веры народной.

*  * *

...И вот уже шесть лет, как Леонид Левин ушел в мир иной. На днях я посетил Наталью Николаевну. Тяжелая утрата, конечно же, не прибавила ей здоровья. Однако она по-прежнему приветливая, заботливая хозяйка.

— В нашей квартире, — говорит Наталья Николаевна — все как было при муже. Моя нынешняя забота — хранить память о Леониде Менделевиче. Он ушел, чтобы остаться.

Зиновий ПРИГОДИЧ