Вы здесь

Альгирдас Латенас: Театр хороший, если есть сценическая правда, а не жизненная


Много лет Альгирдас Латенас руководил Молодежным театром Литвы. Белорусский зритель мог видеть его спектакли на международных фестивалях в Минске, а многие помнят постановку режиссера «Макбет» в Купаловском. В новом сезоне заслуженный артист Литвы, лауреат Государственной премии СССР сотрудничает с Белорусским государственным молодежным театром и представляет на его площадке спектакль «Дорогая Памела» по пьесе американского драматурга Джона Патрика. Премьера, которая состоялась 2 октября, стало поводом поговорить с режиссером о возможности театра в сегодняшнем мире.


—  Вы выбирали пьесу для постановки из расчета на труппу. Или хотелось рассказать историю необычной героини небанальными средствами, как это делают в литовском театре?

— Я первый раз работал с этим коллективом. Мне хотелось сделать с ним спектакль, рассчитанный на разные поколения зрителей и чтобы это была не чисто психологическая или бытовая постановка, а все же с некоторой метафоричностю. Я люблю, когда насыщенность каких-то сцен позволяет сделать изображение, как будто застывшим на стекле: воду и воздух мороз вдруг соединяет в причудливом узоре, который исчезает под утро, растворяясь в лучах солнца. Сколько я ни видел спектаклей по этой пьесе, как правило, они уходили в пошловатую комедию. А мне кажется, что в этой истории очень много Чехова: серьезность мыслей, которые в ней звучат, не мешает ироничному взгляду на происходящее. Мне нравится даже в шекспировских трагедиях изыскивать, где может быть смешно. А здесь все, как в жизни, рядом: вот человек врет, а вот он уже хорош и даже в чем-то раскаивается. Здесь есть о чем говорить. Но есть еще и сама Памела — будто какой-то шаман, жизнь которого направлена ​​на людей. Потеряла все — мужа, ребенка, дом. Но обращается с посланиями к лучшему другу, который стоит над всеми нами: «Ты говорил, что самое трудное — верить в людей и помогать им. Я стараюсь делать то, чему ты учил ». Она здесь как посол лучшего мира. Но сложность в том, чтобы не показывать ее слишком возвышенно, потому что она реальна и нереальна в то же время. Есть какой-то дуализм в этом образе. Кажется, что это должна быть бытовая история. Но мы стараемся сжать пружину бытового существования, чтобы она, расжимаясь, стало антибытовой. И тогда в ней в сконцентрированном виде содержится много: и быт, и высшие материи, когда мы чувствуем, что нас не оставили здесь одних.

— Было понимание со стороны наших актеров в процессе работы?

— Мне кажется, актеры в любой стране не хотят застыть на бытовом реалистичном театре, все хотят новых форм. Работа с артистами зависит больше от того, способен ли режиссер договориться с ними. Не всегда получается лучше, если работаешь с теми, кто тебя знает больше. Иногда актеры, зная твою стилистику или методы, ждут прошлых находок, а ты в этот момент ищешь что-то новое. Хочется всегда идти вместе — и в незнание, и до находок. Очень часто актеры хотят, чтобы им сказали, что они должны делать. Нет, лучше вместе стать на пьедестал или вместе погибнуть.

— В этом спектакле, наверное, важная мысль, которую хочется транслировать. Ведь сама пьеса может и рассмешить, и пробить на слезу.

—  Должно быть и то, и другое. Мне сейчас очень импонирует стендаповская направленность. Не значит, что в театре нужно делать так, как они. Но у нас также задача в том, чтобы захватить зал своей энергетикой. А если хороший стендап, то в нем и легкость, и глубина, и за душу он берет, и думаешь, как хорошо сделано. В нем все соединяется — и черное, и белое. И через это нарастает напряжение: как будто приближаешься к ядру, которое вот-вот взорвется. А когда оно взрывается, вдруг появляется Вселенная. Мне кажется, театру к этому надо идти. Я сейчас много экспериментировал в этом направлении со студентами Академии Театра и музыки Литвы — чтобы и движение, и все формы искусств сошлись. Поэтому и курс я собирал соответствующий: все должны были играть, петь, а еще и какими-то инструментами владеть. Много работали над движениями от классического до современного танца, от пантомимы до акробатики. Я очень благодарен своему курсу, который в этом году выпустился, что они выдержали такую ​​нагрузку. Но мне было невероятно интересно с ними работать. Их всех взял каунасский театр.

— У литовского театра есть свои традиции, свое лицо. Есть имена, которые его сделали ...

— В свое время это была аномалия — что в маленьком пространстве вдруг появилось много интересных личностей в театре. Почему так случилось, сложно предположить. Наш театр долгое время держался на тех, кто активно работал еще до получения независимости Литвой и после этого события. А теперь эти имена уходят. Ощутимая потеря Эймунтаса Някрошюса... Кроме того есть тенденции, которые вызывают тревогу. 40 лет я занимался театром, потому что думал, что это нужно людям. Но теперь у нас новые идеи и увлеченность формой. Приходят новые формы, какие-то течения, которые нужны, быть может, не столько широкой публике, сколько маленькой группе людей, охваченных только своими интересами. Римас Туминас же не просто так уехал... Значит, чего-то не хватало на родине. В культуре все более четко проявляется увлеченность формами, при этом, к сожалению, теряется содержание.

— Литовских режиссеров любят в других странах, и у вас есть постановки не только на родине. Чем интересна работа в другом театральном пространстве?

— Мое видение театра не застывшее, я надеюсь, так как искусство должно существовать в развитии. Но тенденции, которые я вижу, меня совсем не радуют. Это якобы по Достоевскому, когда Фома Фомич сказал генералу: «То, что ты знаешь, я уже 100 раз забыл». То, что кто-то увидит как новое, я давно знаю. За последние годы в Литве из-за формальных поисков уничтожается актерское мастерство. А мне нужно, чтобы актер мощно работал в спектакле, но в той форме, как я вижу. Эти две составляющие должны сходиться и прочно сцепляться, будто зубчики часового механизма. А сейчас много спекуляций на псевдорежиссуре, форме. Приходит зритель в театр — перетерпел, не ушел, но больше сюда не придет. Мне интересен такой театр, в котором могут быть различные формы, но зритель после спектакля должен сказать: я раньше не знал этого, но теперь буду ходить в театр. Приглашения и выезды в другие страны мне интересны: чувствую, что здесь людям это нужно. Иначе не звали бы. Но по контактам с актерами в Беларуси — в Бресте, в Купаловском теары, молодежном, и в Литве, я не чувствую разницы. Везде могли быть режиссеры, и здесь, и там работали бы успешно.

— Белорусский театр все же остается более традиционным ...

— Он и у нас традиционный. Сколько поломано копий, сколько было разговоров о том, как уйти от быта в театре. А начинается репетиция, и те, с кем ты только что разговаривал, выходят — и как в жизни, как в этюдах по Станиславскому. Но ведь в каждом спектале своя реальность, своя метафизика. Можно нести высокую идею, но она может быть уничтожена тотальным бытом. Как говорят: искусство там, где «чуть-чуть». Должны быть полутона, какой-то угол, под которым мы смотрим на жизнь.

—  Один скажет, что хороший театр — реалистичный, другой —что направлен на символизм, третий будет ждать эксперимента. И все будут правы. Что такое хороший театр для Вас?

— Хороший театр — если есть сценическая правда, а не жизненная. От жизненной правды мы отталкиваемся, а на сцене вырастает что-то большее, где есть то самое почти неуловимое «чуть-чуть». Если сценическую правду спектакля удалось нащупать, то она становится большей правдой, чем в жизни. Тогда она даже учит. Когда спектакль нравится, с него можно что-то и в жизнь взять.

— У вас лично такое случалось?

— Если бы не было театра, я не знаю, был бы я сейчас живой. Потому что я рос сложным подростком, на меня очень влияла улица, всякое могло случиться... Театр заставил меня учиться жить. Потому что в нем сошлись разные науки, здесь хорошая литература, которой для меня не существовало (это же для девочек, думал я). А оказалось, что все на ней держится: по ней можно изучать психологию, этику, эстетику ...

Знаю о случае, когда спектакль выкупили программисты. Взрослые люди с особым мышлением и пониманием жизни пришли в театр первый раз и увидели довольно средний спектакль. Но такой, что пробивает на слезу. Они были впечатлены. Они работают на компе с играми, где персонажи имеют по 6 жизней. А тут вдруг со стороны посмотрели, как герои существуют, страдают или радуются, и поняли, что жизнь у каждого одна, и умереть можно по-настоящему. Вокруг и на сцене —живые люди, живые глаза. Театр, наверное, этим и хорош.

— Что должно быть в театре, чтобы он выполнял свой замысел перед людьми?

 Я могу говорить о себе ... Когда беру пьесу, то думаю не о том, чтобы самовыразиться, и не важно, как это воспримет публика, как отреагируют люди. Я постоянно думаю о зрителях — и молодых, и старших, чтобы они нашли общие темы, человеческие, могли бы общаться друг с другом. А теперь все так разделено, окружающий мир как будто заточен под молодежь — ведь это же страшно, когда человека в 35—40 лет уже на работу не берут ... В обществе все поколения важны. Чем крепка семья? Когда ребенок растет, а у него есть и папа, и мама, и бабушка с дедушкой, а еще когда прабабушки живы, он тогда защищен по максимуму. Тогда его тонкое тело — душа — без дырок. А уходят близкие — и в душе появляются дырки. А если брать во внимание мнение только одного поколения, которое считает, что все знает, тогда мы оказываемся с дырками на уровне общества. В каких-то странных поисках сейчас люди всей земли. И где бы ты ни жил, у всех одни и те же проблемы ...

Лариса ТИМОШИК

Выбор редакции

Общество

Время заботы садоводов: на какие сорта плодовых и ягодных культур стоит обратить внимание?

Время заботы садоводов: на какие сорта плодовых и ягодных культур стоит обратить внимание?

Выбор саженца для садовода — тот момент, значимость которого сложно переоценить.

Культура

Чем в этом году будет удивлять посетителей «Славянский базар в Витебске»?

Чем в этом году будет удивлять посетителей «Славянский базар в Витебске»?

Концерт для детей и молодежи, пластический спектакль Егора Дружинина и «Рок-панорама».