Как у Элизы Ожешко с доктором Зигмундом Свентицким «не сложилось»

Помните выражение «Не везет мне в смерти — повезет в любви»? Если его перевернуть, потом вывернуть наизнанку и сложить пополам, получится такое оригами судьбы, которое немногим выпадет. Я знаю только двоих.

Принято считать, что наша самая знаменитая Жительница Гродно — писательница Элиза Ожешко — была женщиной, щедрой на чувства: помещик Петр Ожешко, который стал первым мужем, потом доктор Зигмунд Свентицкий, с которым «не сложилось», за ним адвокат Станислав Нагорский, который через тридцать лет стал вторым мужем, после его смерти — молодой офицер Франтишек Годлевский... Даже переписку 67-летней Элизы Ожешко с 45-летним Тадеушем Бохвицем исследователи трактуют как любовную. Помилуйте: разве может человек любить так часто, так много раз за жизнь? И не перевернули ли мы, вывернув при этом наизнанку, саму любовь — с такими наивными представлениями о ней?.. Очень хочется, чтобы после прочтения этой истории, в которой нет ни капли выдумки, любовь предстала перед читателем в настоящем своем облике — как чувство великое, единственное и вечное.

* * *

В октябре 1899 года в Гродно собирается очередной съезд сельскохозяйственного общества. Казалось бы, ничего особенного, но с тех пор как создалась эта организация, тихий малонаселенный город начал вдруг пульсировать жизнью: в гостиницах тесно, по домам визиты, на улицах образцовый порядок и элегантность, а в ушах и на губах такое красноречие, которое в другие дни не найдешь здесь даже с фонарем Диогена. Пани Элиза, хотя и выбрана почетным членом, в заседаниях и дискуссиях не участвует: «господа граждане из деревни» посещают ее сами, что создает ей немало приятного. Она так и пишет в многочисленных письмах, которые разлетаются из Гродно во все стороны: из-за съезда, мол, много бывает гостей днем ​​и вечером. В один из таких дней на крыльцо ее серого дома ступили два человека: один старый, седобородый, в элегантной шляпе и с тростью, второй молодой, в тоненьких очках с круглыми стеклами, с красивыми черными усиками и волосами, вложенными в строго симметричную, сглаженную маслом прическу. «Зигмунд Свентицкий с сыном», — записала госпожа Элиза в дневнике под датой 29-е. И больше ничего не записала. И не написала никому, ни в коем письме, что ее через тридцать лет посетил тот, кого она сильно любила, с кем мечтала жить счастливо и долго.

Доктор Зигмунд Свентицкий был почетным членом основанного некогда с его непосредственным участием Минского сельскохозяйственного общества. И вот приехал в Гродно поддержать коллег-новичков. Мог ли он обойти дом знаменитой писательницы? Мог ли он миновать ее дом?...

Они познакомились еще тогда, когда она была юной женой Петра, а Зигмунд Свентицкий — однокурсником деверя Флориана, когда оба — Флориан и Зигмунд — приехали из Петербурга на каникулы в Людвиново. Но любовь возникла позже — когда Петр и Флориан за участие в восстании были сосланы в Сибирь, а Элиза, не захотев поехать за мужем, приехала в родительскую Мильковщину и поселилась там, «как камедула», чтобы только писать и читать, останавливаясь разве что на разговоры со случайными визитерами, преимущественно крестьянами и евреями. Считается, что Зигмунд нашел ее в этом заточенни благодаря первым напечатанным произведением. Получив приглашение в гости, он провел в Мильковщине около двух недель. Это время они потратили на прогулки в английском парке, выходы в поля и луга под декламирование стихов и произнесение латинских названий встреченных по дороге растений. Доктор зажег ее интересам не только к ботанике и латыни, но и к химии: «Как только встану и приведу себя в порядок, а это значит, не позднее чем в 10 часов, берусь за химию. Так, пишу четко: за химию, и пусть пан этому не удивляется: неужели мы, женщины, не можем переступить порог святыни — точных наук?» — так она пишет главному редактору «Газеты польской» Иосифу Сикорскому, которому доверяет свои секреты как отцу. «Ты не представляешь, что такое разлука, что это значит, — после радостных дней, проведенных с милым сердцу человеком, снова остаться одной», — пишет дочери Сикорского Анели немного позже, когда доктор уезжает.

Он пишет ей страстные письма, в которых сообщает, что живет, словно парализованный, и не станет снова человеком до тех пор, пока не получит право назвать ее своей женой. «И пусть госпожа мне ничего не пишет о том, что это никак не возможно, что это никогда не случится, — видет пани, что это заставляет меня сильно страдать», — выводит его рука по-французски. «Письма его для меня — и право, и стимул», — пишет она после прочтения таких строк снова Сикорскому. «И право, и стимул» для того, чтобы настойчиво добиваться развода с Петром. В ссылке в Пермской губернии он провел два года, в 1867-м вернулся по амнистии и поселился в Варшаве. Элиза пытается добиться признания их брака недействительным, делает это правдами и неправдами: даже списывает с возраста целый год — якобы венчалась она 15-летней, и потом всю жизнь будет держаться 1842 года рождения. Развод состоится через два года, Элиза спустит на него шесть тысяч рублей — ровно столько же стоила Петру его свадебная «экипировка», включая лошадей, кареты и прочее. Странные бывают в жизни совпадения...

* * *

Осенью 1869-го к Сикорскому полетело письмо со строками о том, что «свобода — очень милая вещь, даже если ее уже никогда никак не использовать». Элиза и Зигмунд расстались раньше, в начале лета. «Он просто ее разлюбил», — утверждают одни, учитывая быструю его женитьбу на племяннице Адама Мицкевича. «Она слишком много требовала», — поясняют другие, имея в виду тот выбор, перед которым она его, претендента на профессорскую кафедру в Петербурге, поставила: «Кто не хочет пожертвовать всем ради того, чтобы быть со мной здесь, с тем я не могу быть нигде». Такая вот рафинированная патриотка. В каждом ее произведении с той поры навсегда поселятся латинские выражения и «чудесные врачи», на бюрках которых встречаются «маляшоты» (такие учебники по физиологии, о которых довольно остроумно говорят герои повести «В клетке»), выражения вроде «лимфатическая натура», рассуждения об атомах и другая «медицина», а в число увлечений добавится сбор растений для гербария и их систематизация по народной и научной номенклатурам. А у Зигмунда с его женой Марией первой родится дочь. Отец назовет ее Лидией: не от Лизы ли здесь первые буквы?

Как же они встретились через тридцать лет, о чем говорили, что думали, какие эмоции испытали? Никто ничего об этом не знает: ни одного упоминания ни в дневнике Элизы, ни в письмах. Даже чтение между строк не проявляет никаких секретов ( «Молчать и всегда молчать буду о том, что на языке простом называется сердцем женщины»...). Зато вот что обнаруживают подписи: еще 24 октября Элиза подписывает письмо к Ядвиге Галяндерской как Ожешко-Нагорская (как делала это с 1896-го день в день, под каждым письмом к друзьям), а уже 31 октября в открытке, адресованной той самой Ядвиге, подписывается как Ожешко. Адвокат Станислав Нагорский, роман с которым начался почти сразу после расставания с Зигмундом, был «клином», с помощью которого она пыталась выбить из своего сердца Свентицкого. По-видимому, это не удалось... Нагорский, по словам Элизы, был и «стержнем, вокруг которого вращалась ее жизнь», и «человеком, дороже которого никого не было в целом мире». Но то, что чувствовала она в отношении него (хотя было это по-настоящему высоким и светлым чувством), являлось не столько любовью женщины к мужчине, сколько ее сублимацией — оборонным механизмом, который перенаправляет энергию чувства в сторону допустимого компромисса. Скорее всего, трансформированной любовью дочери к отцу: Элиза, как знаем, осиротела в два с половиной годика и всю жизнь нуждалась в психологической опеке.

* * *

От той встречи в октябре пройдет еще десять с половиной лет, прежде чем Элиза и Зигмунд встретятся вновь, уже навсегда.

9 (22) мая 1910 года «Литовский курьер» опубликовал объявление такого содержания: «5 (18) мая в Гродно умерла Элиза Ожешко. Перенос тела в Фару состоится в понедельник 10 (23) мая в 10 часов утра. Траурное богослужение за душу умершей в тот же день в 11. Похороны на городском кладбище в 2 часа в полдень». Выходя каждое утро, «Литовский курьер» успел напечатать этот текст уже трижды. Но четвертый раз площадь объявления была уменьшена — снизу его подпирало другое объявление: «Зигмунд Свентицкий, доктор медицины, действительный статский советник, гражданин Гродненщины умер 8 (21) мая в Минске...» Далее говорилось, что траурное богослужение состоится в кафедральном костеле 10 (23) мая в 11 утра, а похороны — на обеде на Кальварийском кладбище. Умерев с разницей в три дня, эти двое отпевались одновременно, и одновременно их тела отдавали земле.

Оба страдали от тяжелой болезни сердца, обоих до последнего дня интересовала работа. Мог ли Зигмунд Свентицкий прочитать объявление о смерти Элизы Ожешко? Такую возможность он имел. Он мог прочитать его в четверг, пятницу или субботу. Мог и услышать эту весть, которая болью ударила по всем минским полякам. А мог, окруженный заботами и вниманием, печальную для всех новость, не услышать и не прочесть. Как бы там ни было, мы в любом случае имеем пример того, как высшие силы пытались исправить ошибку людей.

Теперь вы верите, что любовь бывает одна? Поверьте хотя бы в то, что она вечная.

Светлана ВОТИНОВА