Обзор Основного конкурса игрового кино «Лістапада»

Я себе больше не доверяю. В поисках «истины, любви и красоты» на кинофестивале «Лістапад» я посмотрела все одиннадцать фильмов Основного конкурса игрового кино. И я не могла удержаться от смеха, плакала, ерзала в кресле и съезжала с него, закрывала лицо руками, а один раз даже выругалась (на «Кроткой» Сергея Лозницы). Это все опять обо мне, о вас, о каждом, о нашем общем обо всем этом застывшем неустроенном или все же устроенном «постсовке». Я нашла в этом любовь и такую ​​красоту, перед которой только замереть в восторге. Осталось прожить некоторое время с этим достоянием и выделить из него истину. Да, кино снова нас посмотрело. Целых одиннадцать раз.

Во время кинофестиваля список любимых фильмов обычно пополняется: мой на этот раз пополнился в первую очередь эстонским «Ноябрем». Я никогда не видела ничего подобного: это самое удивительное, красивое, необычное зрелище из всего, с чем мне приходилось иметь дело в последнее время. Райнер Сарнет воссоздал на экране черно-белое прошлое с его разрывом между крестьянством и знатью, с язычеством и христианством, с духами, магией и самыми приземленными человеческими желаниями. Он объединил в этом фантасмагорию, иронию, романтизм, хоррор и мистику, которая заставляет трепетать. Он построил на этом красивую, необычную, трагическую историю любви. При этом не менее важно, какое восприятие культурного и исторического наследия транслирует Райнер Сарнет: язычество и христианство в фильме не противостоят друг другу, а сосуществуют; здесь нет боли за серую нищету, в которой вынуждены были жить предки эстонца; не увидете вы и снисходительности к низким человеческих проявлениям или к убогому безобразию. Все знаки прошлого режиссер принимает такими, какие они есть, и в своей картине приводит их к примирению. Более того, на этой средневековой уродливости с самой незаметной человеческой физиологией он создал изумительный по красоте, даже изысканный фильм.

Возможно, этой «толерантности» не хватает Сергею Лознице и в частности его картине «Кроткая», где концентрация абсурдности, бесчеловечности и чудовищности действительности бьет наотмашь. Что ж, его метод, хотя он и снисходительно-дидактический, мы оценили. Фильм о женщине из глубинки, которая едет в тюрьму на свидание с осужденным мужем, превращается в своеобразное роуд-муви и даже в «вечное возвращение». Имя режиссера, эстетика фильма с первых кадров, слишком тихая и беззащитная героиня и, наконец, высказывания коллеги, которая радуется за Кроткую, мол, она город посмотрит и в люди выйдет... намекают: просвета в фильме не будет. И действительно главная героиня — ведомая — проходит этот путь, встречаясь с самыми низкими, аморальными и распущенными персонажами. Эти сцены, а они здесь «сбитые», насыщенные и показательные, складываются в определенную характеристику того мира, к которому, по мнению режиссера, пришло российское общество. И тут становится страшно, потому что большинство из персонажей фильма ты хотел бы никогда не встречать. Конечно, в этом есть определенная манипуляция реальностью, автору было важно сконцентрировать «постсовковый» ужас так, чтобы под конец от него тошнило. Канны такое любят и принимают на ура.

Также в форме роуд-муви, но в метафизическом ключе, снята грузинская картина «Хибула» Георгия Овашвили, рассказывающая о пути первого после распада Советского Союза президента Грузии Звиада Гамсахурдии. Политик, имя которого связывают с авторитаризмом и национализмом, здесь лишен оценочных категорий, зато наделен сомнениями, болью за детей Грузии и страшными снами, в которых толпа кричит ему «Иуда». Я даже не знаю, насколько этот фильм — о президенте Грузии и насколько — просто о человеке и его пути. Контексты и для того, и для другого здесь есть. Мы видим раздробленную, истерзанную страну с уставшими людьми и шаткими домами, а в этом антураже — правительство в изгнании, которое точно знает, от чего бежит, но, кажется, не знает, куда. И мы видим свергнутого главу правительства, который задержался меж двух огней — он не может появиться в своем кабинете, но морально не способен покинуть страну. Он спит в одежде, мучается кошмарами, держит при себе оружие и то и дело подрывается, чтобы снова бежать. Ведь «даже дети знают, что вы здесь». Кстати, в основных конкурсах игрового и документального кино было представлено по одному грузинскому фильму — я могу только сказать «от эти грузины» и записать каждый в список своих фаворитов.

Не подкачало и румынское кино. В прошлогоднем конкурсе «Сьераневада» Кристи Пую и «Выпускной» Кристиана Мунджиу обсуждались больше всех, а «Поророка» Константина Попеску в этом году — на мой взгляд одна из самых драматургически и по-режиссерски сильных картин. Хотя сложно увязать «Поророку» с глобальным вопросом постсоветского пространства (в прошлогоднем конкурсе румынские картины были как раз самыми актуальными, четкими и остроумными в контексте некоторой системы, которая нас объединяет), она рассказывает как раз историю самую что ни есть универсальную. Длинными планами, напряжением, нагнетанием, разумно разыгранной навязчивой идеей главного героя. Семья с двумя детьми, которую мы видим в картине, так же счастлива в начале, насколько несчастлива в конце: когда отец с детьми выходит на детскую площадку, дочь исчезает и все катится в тартарары. Страдания отца, который начинает собственное расследование, кончаются ужасным финалом, и пока мы до него не доходим, фильм цепко держит зрителя у экрана. Определенный румынский феномен — умение держать в напряжении без особой динамики развития действий. Удивительно.

Особенно интересно было посмотреть на незнакомую, но привлекательную аутентику в азербайджанской картине «Гранатовый сад» Ильгара Наджафа и фильме из Кыргызстана «Кентавр» Актана Арым Кубата. Обе картины выделяют кинематографичность из самого окружения. Как универсализм первого фильма, так и подчеркнутая локальность второго красиво обходятся с материалом своей уникальной системы — природы, архитектуры, культуры. Как и «Ноябрь», они обрабатывают свое наследие, не подгоняют кино под каноны, сохраняют в этом самих себя. Меня покорила органичность и чувствительность одного из главных героев азербайджанской картины — старого мужчины, который живет с невесткой и внуком, держит большой сад с гранатовыми деревьями и принимает сына, который пропал двенадцать лет назад. Мне было радостно слышать кыргызскую легенду и видеть в ней сюжетный ключ в фильме «Кентавр», где главный герой по сути является конокрадом, а в своих тайных мотивах надеется возродить былую сплоченность своего народа.

Очень своеобразно, но талантливо немка Валеска Гризебах в своем фильме «Вестерн» рассказывает историю о группе немецких строителей, приехавших на работу в болгарскую провинцию. Как грамотно и едва заметно — пунктиром — она ​​вырисовывает определенный характер немцев, которые попадают в Болгарию, образ местных жителей, диспозицию между ними. Как она выделяет из немецких «завоевателей» одного персонажа, который оказывается своим-чужим и на той стороне, и на другой, а в конце концов просто патологически одиноким человеком. Здесь есть пустота, песок, лошадь, завоевание земель — знаки вестерна, и несравнимые сцены, где болгары с немцами общаются, не зная языка друг друга. Очень тонкий, нежный, но, в то же время, безжалостный взгляд на своих соотечественников среди других европейских народов, многозначительная игра со словом «завоеватель» или «завоевание», без чего не обходится вестерн, и уже на втором плане — почти заметный мост между сегодняшней Германией и ее бывшими амбициями.

Основной конкурс в очередной раз подтвердил, что через обращение к собственной культуре, что бы за этим словом ни стояло, кинематограф приобретает необыкновенную силу. Насколько это возможно, я все представленные в программе культуры постигла и даже нашла в своем бекграунде причины относиться к каждому из фильмов предвзято. К российской беспросветности, азербайджанской боли, немецким рефлексиям, литовским поискам, эстонскому принятию. Я все ближе к определению истины. И я знаю, где продолжать ее искать.

Ирена Котелович

katsyalovich@zviazda.by