Валентин Елизарьев: Нам нужно, чтобы здесь работали свои люди, заинтересованные в развитии театра

Большой подготовил премьеры и ушел в отпуск, а билеты на новые оперы и балеты тем временем уже в продаже. Когда театр опустел, мы пришли в его умершие стены, чтобы встретиться с мэтром-художественным руководителем нашего великого Валентином Елизарьевым, человеком, который родился на азербайджанской земле, учился на российской, а работает на белорусской. Известный хореограф вернулся в театр, где уже в 26 лет стал главным балетмейстером, почти два года назад после обидной длительной паузы, спровоцированной конфликтом с Министерством культуры. Валентин Николаевич говорит, что от этого разрыва потерял и он сам, и театр, и после возвращения занялся, например, новыми авторскими редакциями своих прежних постановок — впрочем, об этом, а также о коронавирусе в большом, музейном качестве балета и женщин, которые плачут на спектаклях, повествуется в нашем интервью.

— Коронавирус всех заставил под себя подстроиться. Кроме технических перемен в работе театра, как коллектив чувствует себя в моральном плане?

— Тяжело: артисты и поют, и танцуют в масках, мы соскучились по работе и публике, много творческого времени потеряно — его просто жалко. Очень надеюсь, все это скоро закончится, появится вакцина и мы начнем активно работать, хотя, наверное, вернуть публику будет непросто: люди напуганы, боятся сидеть близко друг к другу, а вы знаете, как в залах расположены стулья. Тем не менее мы готовим несколько премьер: в начале сезона театр покажет оперу «Виллисы. Фатум» Джакомо Пуччини и балет на музыку Эдварда Грига «Пер Гюнт», в октябре выйдет моя новая авторская редакция «Щелкунчика», которого не было в репертуаре несколько лет — потом — опера «Фауст» Шарля Гуно, год закончится рождественской оперой «Пиноккио» Глории Бруни. Сразу после Нового года планируется премьера оперы «Дикая Охота короля Стаха» Владимира Солтана, потом выйдет моя постановка «Лебединого озера», а перед «Балетным летом» — новая версия балета «Чиполлино» Карена Хачатуряна. Это большая нагрузка, но если появится хоть намек на вторую волну коронавируса, план, конечно, окажется недействительным.

— Расскажите о концерте для врачей, запланированном на 30 августа.

— Он пройдет перед театром возле фонтана: на лестнице разместятся солисты, симфонический оркестр, хор, детская студия театра и исполнят кантату «Кармина Бурана» Карла Орфа. Это добровольная и свободная для посещения акция театра: мы посвящаем ее людям, героически занимающимся здоровьем соотечественников.

— Вы готовите новую авторскую редакцию «Щелкунчика», которого впервые поставили в 1982-м. Балет за это время изменился: как преобразуется «Щелкунчик» и можно ли было бы сегодня показать его в прежнем виде?

— Спектакль в той редакции прошел на сцене более восьмисот раз — это большая цифра для театра, который показывает одну постановку в день. Со «Щелкунчиком» мы проехали всю Европу, возили его в Китай, Таиланд, Японию, он продержался около двадцати пяти лет, а может, и больше, на абсолютных аншлагах. Думаю, если вспомнить ту версию, залы будут также переполнены — спектакль любят и дети, и взрослые, и люди пожилого возраста. Это как «Лебединое озеро» — сколько раз ни показывай, зал будет полон. Жаль, что Чайковский написал всего три балета — я из них в этом театре ставил «Спящую Красавицу» и «Щелкунчика». «Спящая» пока держится в прежнем виде — наверное, я к ней тоже обращусь в ближайшие годы, — а «Щелкунчик» уже нуждался в серьезном авторском обновлении.

— Опера и балет — удивительное искусство: одна и та же постановка может в неизменном виде идти двадцать пять лет, пока мир вокруг меняется бешеными темпами...

— К нашему репертуару можно относиться как к музейным экспонатам, что какому бы времени они ни принадлежали — античности, Средневековью или эпохе классицизма, — представляют для человечества большую ценность. Классическое наследие — одна из трех составляющих, на которых держится большое. А кроме этого — работа с современным мировым и, конечно, национальным репертуаром.

— Все же на музейные ценности мы смотрим как на атрибуты эпохи.

— Здесь то же самое: «Спящая красавица» идет в неизменном виде и показывает конец ХІХ века, балеты «Баядерка» и «Корсар» сохранились в картинах Мариуса Петипы. Второй и четвертый акты «Лебединого озера» переданы нам нашими предшественниками и являются уникальным достоянием человечества, к ним можно относиться как к музейной ценности. А хореография «Щелкунчика» не сохранилась, хотя у его истоков стояли великие мастера, поэтому каждая его новая постановка — оригинальная.

— Вы в 26 лет стали главным балетмейстером Большого — как с тех пор сменился белорусский балет?

— Думаю, какую-то долю себя я внес в этот театр, все же при мне здесь сменились четыре поколения артистов, они прошли через мои руки и сердца. Нам нужно тщательно готовить людей: классическое искусство-одна из самых больших, но и сложных сфер, здесь многое зависит не только от того, каким тебя создали природа и родители, но и от школы. Чтобы стать артистом балета, нужно учиться восемь лет, серьезная подготовка у музыкантов и вокалистов. При этом в театре довольно жесткий отбор, ведь здесь важна коллективная работа, а наши труппа и сцена, одна из самых больших в Европе, рассчитаны на представительное искусство. Я хорошо знаю и Ковент-Гарден, и Гранд-Опера, и Ла Скала — западноевропейские театры строились в более ранние времена, поэтому площади их сцен меньше, чем в Большом театре в Минске.

— Почему в белорусском театре пока не появилось человека, который мог бы в перспективе заменить вас на посту художественного руководителя Большого?

— Это надо спросить Господа Бога: здесь все обеспечены образованием, для всех создаются условия, я сам готовлю кадры с 1995 года и веду курсы для хореографов и педагогов в консерватории — способных людей много, гениев очень мало. При этом я люблю профессионалов, к которым причисляю и себя, слово «ремесленник» для меня не несет оскорбительного смысла: знания дают театру не только академический лоск, но и суть; вот так наскоком, слегка прикоснувшись, чиновничьими уловками Большой театр невозможен, здесь нужно быть глубоко образованным человеком.

— Бывает, во время представления будущей премьеры в Большом можно услышать о чести за то, что профессиональный уровень театра позволяет воплотить на сцене ту или иную постановку. Что нашему Большому театру подвластно, а что нет?

— Думаю, практически вся мировая опера и весь мировой балет театра подвластны, но, мне кажется, наш Большой должен иметь больее национальное лицо. Я не бросаю камень в сторону композиторов, а, скорее, призываю их писать больше произведений, основанных на нашем прошлом, нашей идентичности, наших сказках, легендах и летописях. Как руководитель я считаю: в театр должны прийти талантливые молодые люди, но не варяги, которые посидят, что-то создадут, возьмут гонорары и поедут, оставив после себя голое поле, без учеников и школы. Нам нужно, чтобы здесь работали свои люди, заинтересованные в развитии театра. Это абсолютно не значит, что мы не должны приглашать звезд из-за рубежа, просто самые главные люди должны воспитываться здесь, за нас этого никто не сделает.

— Мне кажется, белорусские композиторы, в свою очередь, испытывают недостаток в площадках, в конце концов, нельзя просто взять и сразу написать оперу для Большого.

— Они все много говорят, а писать музыку в Беларуси некому, есть только два-три имени. Для нашего театра нужно писать музыку очень высокого качества, а это не каждый может, потому что недостаточно талантлив или вместо написания музыки проводит время в мечтах. В конце концов, вон какая огромная Россия, а как мало там хороших композиторов.

— А дебютант к вам может попасть?

— Пожалуйста, пусть приносит произведение.

— Что-то стоящее приносят?

— Бывают разные, мнение об этом выносит художественный совет, и очень часто тем, что говорится на совете, не хочется огорчать композиторов.

— Опера «Кошкин дом», поставленная в Большом в начале года, стала первым детским спектаклем театра за несколько лет. Сейчас готовятся «Пиноккио» и «Чиполлино» — это сознательный акцент в репертуаре?

— Да, мы должны привлечь в театр новое поколение. Я считаю, работа с детьми — самая важная, ведь мы не вечны и должны воспитывать зрителя, который полюбит театр и потом приведет сюда своих детей.

— Мы уже говорили, как с начала вашей работы в театре сменился балет. А как изменилась публика?

— Она жаждет хороших певцов, новых талантов и качественных спектаклей. У нас странная публика, хотя, может, она не так громко хлопает, как итальянцы, испанцы или португальцы, которые аж визжат. Зато на многих спектаклях, в том числе своих, я видел, как плачут женщины, — значит, постановка попала очень глубоко, женщина просто так не заплачет.

— Не думаю, что заставить женщину плакать сложно.

— Серьезно? По-моему, сложно. Со своей женой я прожил пятьдесят лет и никогда не видел, как она плачет.

— Говоря о нашей публике: вы думаете, она может отличить талантливую постановку от бездарной?

— Да, человек это сердцем чувствует, глупостью и халтурой его не обманешь: когда возникает чувство сопереживания и волнения, сцена будто объединяется со зрительным залом. И тогда, значит, спектакль получился.

— Как, по вашему опыту, публика воспринимает постановки за рубежом?

— В Китае не понимают, когда спектакль закончился: после финала возникает могильное молчание, и только когда артисты подходят к краю сцены и кланяются, зрители начинают хлопать. Во Вьетнаме люди не хлопают, а цокают. В Японии и Южной Корее хлопают по-европейски. Во Франции, если публике понравилось, она уже не хлопает, а топает ногами — это знак наивысшего восторга. Зрители в Норвегии, Финляндии, Дании, Швеции похожи на белорусов — сдержанно хлопают. Зато белорусы, если их тронуло, встают и устраивают длинные овации. Нас везде хорошо принимают, в Беларуси все-таки качественное искусство, все стало развиваться из Радзивиллов, Семена Зорича, Михала Клеофаса Огинского. Труппы здесь воспитывали иностранные педагоги, все самое интересное из Парижа, Милана, Рима сразу стекалась сюда.

— Значит, можно говорить о школе.

— Да, только здесь было провальный XIX век: все лучшее с территории Беларуси уходило в Москву, Петербург и Варшаву. Кстати, этот процесс не остановился, многие уехали в советское время и продолжают уезжать сегодня.

— Монюшко — белорусский композитор?

— Конечно, он здесь рожден и воспитан. Но я не азербайджанский хореограф (смеется).

— Что теряет человек, который не ходит на оперу и балет?

— Я думаю, очень многое, все-таки театр приподнимает нас, простых людей, над обыденностью. Мы не жалуемся, у нас полные залы: кто-то приходит из любопытства, туристы — чтобы отметиться в помпезном здании в центре Минска, а есть те, кто без театра не может. Мечтаю, чтобы последних было больше, а для этого нам нужно заниматься детским репертуаром, качеством текущих постановок и, конечно, создавать новые талантливые спектакли.

Беседовала София ПОЛЯНСКАЯ