Геннадий Пашков. Эхо журавлиных голосов

Хата

В тени берез,

зардевшихся рябин,

где травостой и выцветший шиповник

и где в кустах судачат воробьи

о чем-то доверительно-любовно,

увидишь хату.

Дряхлая она:

на мир глядит безропотно, печально.     

Ютится за деревнею — одна,

не значится и в «плане генеральном».   

 

Но на нее

ты молишься в ночи —

покуда с головою все в порядке —

за тот огонь, что теплится в печи,

за огурец хрустящий прямо с грядки,

за дивных песен грустный перезвон.

И вечностью неслышно повевает.

Как будто в детстве, ива над прудом,

посаженная прадедом, встречает.

 

И тут так много остается нам.

И я уже подумываю часто:

смогу ль, потомки, я оставить вам

хоть что-нибудь,        

что тлену не подвластно,

когда, пройдя земные все пути,

не уповая на свою судьбину,

сказав себе: «Лети, мой друг, лети!..» —

вслед устремлюсь за клином журавлиным?

 

 

***

За перекрестками дорог,

в прохладе житнего раздолья,

нашел я радость и приволье

вдали от суетных тревог.

 

В лучисто-светлом мареве

колосьев струнились усы,  

и всей гармонии, красы

не описать словами-чарами.

 

Земля, как матери ладонь,

была легка и пахла хлебом,

и василек над головой

мне голубым казался небом.

 

И вдруг почудилось: опять

я начинаю жить сначала,

срывая тайную печать

со всех канонов обветшалых.

 

И не забыть сквозь призму лет

тот образ радости глубинной,

где дремлет чувств невинных свет,

где легкость крыльев голубиных.

 

 

***

О чем шумят деревья надо мной?

И почему печаль в зубрином рыке?

Ступаешь ты —

    и светится зарей

немного перезревшая брусника.

 

Ступаешь ты —

задумчивость в глазах.

Ступаешь ты —

и все сомненья лишни,

что ты любовь

до донышка отдашь 

тому всему,

что создано

Всевышним.  

 

Мы гости здесь,

ребенок и старик,

и даже лес,

запруды и затоки…  

И каплею соленою, как жизнь,

печет слеза

обветренные щеки.

 

Не потому, что ты

не вечен тут

и что твой след

      со временем

растает,

а потому,

что твой родимый  кут

быть щедрым на любовь не перестанет. 

 

 

На земле извечной

 

Живопись осеннего пожара.

Графика заснеженных лесов.

А над полем — чибис,

а в стожарах —

эхо журавлиных голосов.

 

В этом мире, средь берез и сосен, —

сколько мне отпущено прожить, —

буду слушать птиц многоголосье,

не устану верить и любить.

 

Ну, а сердце биться перестанет, —

никому плохого не суля,

я в природе все-таки останусь

под извечным именем Земля.

 

Первый лист и первые метели…

Горьких слез, пожалуй, не сдержать,

что так быстро годы пролетели

и печальных дней не избежать.

 

В этом мире, средь берез и сосен, —

сколько мне отпущено прожить, —

буду слушать птиц многоголосье,

не устану верить и любить.

 

 

Сорочка от Бронислава Спринчана

 

Словно родимого поля

белотуманную дочку —

поэт подарил мне,

  как долю,

вышитую сорочку.

 

С радостью

принял подарок,

словно сонет возвышенный.

А полотно ведь

      мама

поэта Спринчана

вышила!

 

На Украине…

Льняное…

Будто бы небо, чистое.

Новое чудо земное —

снежно-искристо-лучистое…

 

Вот и храню до сих пор

светлый подарок поэта.

Давний славянский узор —

как пробужденье рассвета.

 

Если гнетут холода,

тучей беда нависает,

эта сорочка тогда,

словно кольчуга,

       спасает!

 

 

В Пильковщине

 

Небеса не хмурятся осенние,

далеки еще предзимья дни.

Вновь дубы встречают

за деревнею —

здесь уже хозяева они.

 

Подойди к колодцу обветшалому

и отведай

пильковской воды.

Ты поймешь,

что в жизни неслучайно все:

этот лес,

и стежки,

и сады…

 

Да и разве может быть иначе?!

Как же край нам этот не любить,

где, желая каждому удачи,

из глубин, 

из неба

можно пить?!

 

 

Прощальные костры

 

Горят по осени дубы,

и мысли

навевают:

все то,

чем жил

и что любил,

куда-то исчезает. 

 

Хожу, ищу меж поздних трав 

твои следы, любимая. 

Гори, костер,

не догорай

за тихой луговиною.

 

С другими быть я не люблю,

все дни тобой согреты.

Я листья желтые ловлю,

они подскажут —

где ты.

 

Печаль уносят журавли 

широкими

просторами,

а здесь, на краешке земли,

твой путь пылает зорями. 

 

Хожу, ищу меж поздних трав 

твои следы, любимая. 

Гори, костер,

не догорай

за тихой луговиною.

 

 

Поэт и Людмила

 

Есть Поэт.

Есть и та, что его вдохновила.

Назовем же ее по-славянски —

Людмила.

 

Высота!

И простор!

И прекраснее нет!

И чарует Людмила,

коль рядом — Поэт.

 

А как песня вдали

зазвенит

сизокрыло,

не гадайте, —

              Поэт,

если рядом —

Людмила!

 

Перевод с белорусского Миколы ШАБОВИЧА.