Золтан Амбруш. Три рассказа

Браслет

 

1

 

Все знают доктора Хидаши, знаменитого специалиста по женским болезням. Его бороду в стиле Одина¹ можно увидеть на скачках, концертах и премьерах. Я же, признаюсь, встречался с ним лишь мимоходом. Он принадлежит к числу тех моих хороших знакомых, с которыми видишься постоянно на протяжении десятилетий, имея представление об их внутреннем мире на основании суждения о Саре Бернар или Ставенхагене.

 

¹ Верховный бог у древних германцев.

 

Однажды случай свел нас вместе в одном из венских отелей «средней руки». По моему виду доктор понял, что я ломаю голову над тем, как убить послеобеденное время и подсел ко мне. Он пребывал в аналогичном расположении духа. Доктор дожидался экспресса на Берлин, я же собирался отправиться на родину одиннадцатичасовым поездом.

Мы ели умиротворенно, как два старых удава. Иногда доктор делал замечания, надо сказать, не лишенные остроумия. Я поймал себя на мысли, что человека, которого трогают до слез страдания Клэр из пьесы «Горнозаводчик»², можно с полным основанием считать истинным джентльменом.

 

² Роман Ж. Оне (1848—1918).

 

Мы с ним на удивление быстро подружились. Послеобеденные часы, подобно военным годам, считаются один за два. Доктор был очень словоохотлив, казалось, что он везде побывал и с каждым был знаком.

Он заметил, что мое внимание обращено к его запястью.

— Вас заинтересовал мой браслет? — спросил он, прервав рассказ о необыкновенном целомудрии мадагаскарских женщин.

— Черт возьми, доктор, — проговорил я, — я и не думал, что вы такой франт.

Он снял браслет с запястья, раскрыл, и протянул его мне.

Это был вполне заурядный золотой браслет из тех, что производятся тысячами экземпляров. На его широкой внутренней стороне, где на обручальных кольцах принято наносить дату бракосочетания, были большими буквами выгравированы четыре слова:

ИЗА, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ

Я поднял взгляд на доктора.

— Этот браслет, — начал он свой рассказ, — я ношу с давних пор и не снимаю, даже отходя ко сну. Я ношу его затем, чтобы он непрестанно напоминал мне о моем долге. В моем возрасте уже начинаешь болезненно реагировать на утреннее пробуждение от сладчайшего сна. Бывает, что тебя беспокоят и срочно вызывают в Пилишчабу или Лайошмиже, к горничной в родовых муках, и становится ясно, что дело тут нечисто. Уверяю вас, что подобные поездки не доставляют особого удовольствия. Потеряешь полтора, а иногда и два с половиной дня, а вдобавок ко всему еще и чудовищная тряска! Не говорю уже о том, что лишаюсь основного заработка или рискую навлечь на себя гнев сильных мира сего. По правде сказать, иногда я испытываю искушение заявить: сожалею, но не могу поехать по той или иной причине. В такие минуты я невольно бросаю взгляд на браслет, и он говорит мне: «Вставай и иди. Думай о несчастных, нищих и убогих, потому что и сам ты несчастен, нищ и убог. Взгляни в мое тусклое зеркало: это ты, следуй зову сердца, как гласит санскритское изречение. Вставай и иди». И я поднимаюсь и иду. Браслет всегда напоминает мне, кто я такой, и говорит, как мне следует поступать, поскольку он мне не принадлежит.

— Вы что же, доктор, его украли?!

— В каком-то смысле да. Этот браслет относится к безвозвратным долгам.

— Выходит, что безвозвратные долги существуют?!

— Да, и они худшие из всех. Откуда они берутся? У вас нет безвозвратных долгов, которые нельзя оплатить при всем желании, никакими стараниями и никакими деньгами на свете?! В таком случае вы не знаете, что такое настоящая задолженность. Вы согласны погасить долг в десятикратном, стократном, даже тысячекратном размере, но сделать это все равно не удается. Я с радостью пожертвовал бы своим трехлетним жалованьем, чтобы только этот браслет не тяготил мою совесть. Вам этого не понять. По-видимому, ваша молодость была приятной и безоблачной. Ну что же, тогда вам остается только позавидовать.

Красивое тевтонское лицо доктора от Шато д’Икем³ слегка порозовело. Под чахлыми пальмами становилось жарко.

 

³ Французское белое десертное вино.

 

— Если вы составите мне компанию, пока не выкурим наши сигары, я поведаю вам историю этого браслета. Идемте.

Было около пяти часов. В тени внутреннего дворика сидели только скучающие официанты. Мы заплатили и вышли на улицу.

На Рингштрассе начиналось грандиозное переселение народов в направлении парка Пратер. Возле нас одна за другой шествовали пары. Несколько минут мы безмолвно наблюдали блестящие весенние дамские туалеты, новомодные шляпки с устроенными на них оранжереями, лиловые птичьи хохолки, крепдешины и прочие аксессуары, которые венские барышни в 1893 году от Христова Рождества сочли наиболее подходящими для того, чтобы одерживать победы в извечной игре, где каждый из партнеров выигрывает и терпит поражение в равной мере.

Наконец доктор произес:

— Поверьте, что в этом мире есть лишь одна стоящая вещь: получение наследства.

Отнеся категоричность доктора на счет выпитого Шато д’Икем, я ожидал аргументации этого смелого заявления.

— Пессимисты неправы, — начал он, — жизнь прекрасна. Ее можно уподобить красивой пьесе: чтобы получить удовольствие, смотреть нужно с выгодной позиции. Хоть и недолго длится представление, оно полно приятных сюрпризов. Но для того, чтобы в полной мере насладиться ими, нужно с самого начала сидеть в партере. Это прерогатива тех, кто рожден в богатстве. Мы же вынуждены бороться за лучшее место в жизни, мы обмануты. Когда мы, наконец, получаем возможность насладиться пьесой, за долгое время ожидания наше зрение слабеет настолько, что мы в итоге уже ничего не видим.

— Я не совсем понимаю, доктор, что вы имеете в виду.

— Я хочу сказать, что мы, трудящиеся в молодости в поте лица, знаем о специях и пряностях, придающих жизни вкус, не больше, чем муравьям известно о таинственном чувственном танце, исполняемом баядерами в храме Вишну. Поначалу у нас нет возможности жить, а позже нет и навыка для этого. К тому времени, когда мы, наконец, в состоянии испытать удовольствия, ради которых следует жить, мы уже не мы, мы становимся никем и ничем, бледной тенью самих себя. Содержание, наше «я», давно куда-то улетучилось. Желудок испорчен, сердце заражено апатией, мозг отупел, чувства утрачены. Лучше бы не видеть перед собой эти пышные тепличные растения!.. Подумать только, какими глазами я смотрел вокруг себя в двадцатилетнем возрасте!.. А что же теперь? А ведь мне всего сорок пять лет. Вы не представляете, в какой холод меня бросает от жестокой мысли о том, не насмехаются ли окружающие надо мной?! Я больше не верю в радости, возникающие по своей воле. Когда мое глупое сердце начинает колотиться: «Она меня любит, любит!» — мозг хладнокровно на это отвечает: сорок пять, сорок пять, сорок пять… Нет, радоваться больше положительно нечему. Лучше и вовсе ничего не предпринимать.

Тем временем доктор раскланивался направо и налево, поскольку, повторюсь, был знаком со всеми прохожими.

— Мне кажется, что вы слегка утрируете, доктор. И у зрелого возраста есть свои преимущества.

— Я с удовольствием все их вам подарю! — возразил доктор, — только бы скинуть с плеч хотя бы десяток лет! Родиться в богатстве — единственная стоящая вещь. Достичь благосостояния позднее, мало-помалу, с грехом пополам не стоит затраченных усилий.

— Разве же худо добиться чего-либо собственным трудом?

— Чувство удовлетворения возникает лишь у тех людей, дела которых идут гладко. Таковых крайне мало. Обычно в жизненной борьбе ты теряешь все, не приобретая взамен осознания достигнутых успехов. В особенности, если пробиваешься из «грязи в князи». Первые шаги настолько тяжелы, так часто приходится поначалу унижаться и поступаться собственной гордыней, что впоследствии даже не приходит в голову задирать нос. Человек бегает, суетится и в итоге осознает, что овчинка не стоила выделки. И если невзначай спросит себя: «Ну что, старина, ты доволен собой?», то сознание ответит: «Нет». И тени прошлого вторят: «Нет, нет». Ну да ладно, давайте я вам все же расскажу историю моего браслета. Она очень проста, может быть, о ней и говорить не стоит. В любом случае, вам будет небезынтересно узнать, что со мною однажды приключилось.

 

2

Когда мне было двадцать лет, мы с братьями Баранди имели обыкновение кутить в кабаке «Красные гусары». И не от случая к случаю, а постоянно. Мы, студенты-медики, вместо того чтобы появляться в клинике, день и ночь играли в карты. Назвать нас профессионалами было бы преувеличением. Вы когда-нибудь видели обезьян, играющих в карты? Так вот, наиболее смышленые обезьяны обучаются этой игре и, приобретя навык, играют с необычайною страстью. И мы играли точно так же: отчаянно, с животным упрямством. Когда же в нас пробуждались лучшие чувства, и начинала говорить совесть, то для разнообразия напивались до поросячьего визга. В таких случаях мы пили трое суток кряду, пока не начинали видеть мир в черном свете.

Вы можете мне возразить, что встречаются добропорядочные молодые люди в возрасте двадцати лет, которые посещают университеты, а не кабаки вроде «Красных гусар». Позвольте мне обосновать свою точку зрения в общем и в частности. В двадцатилетнем возрасте человек такой же, как и окружающий его мир. Формирование характера происходит намного позже. Совсем еще молодой человек, если никто его не направляет, идет на поводу у инстинктов. Встречаются счастливцы, которых среда словом или делом заставляет встать на истинный путь в совсем юном возрасте. Но не стоит чрезмерно строго судить заброшенных и очень бедных юнцов, которыми никто не занимается и кто не имеет за душой ничего, кроме постоянного чувства голода. Молодежь, которая, сбившись в стаю, заполняет злачные места, подобно диким уткам, наводняющим окрестности болот.

Позвольте предъявить мои смягчающие обстоятельства.

Единственное, что я помню об отце, так это его большую бороду, а матушка умерла, когда мне было семь лет. Отчим был неплохим человеком, но слишком рано заставил меня позабыть о матери. Не могу сказать, чтобы он меня вовсе не любил, в особенности в раннем детстве, однако с наступлением подросткового возраста я ощущал, что начинаю его обременять. Он был слишком занят для того, чтобы заниматься мною, постоянно был в разъездах, строил железную дорогу где-то на Буковине. Отчим сделал для меня больше, чем я от него ожидал, и я благодарен ему за то, что он заставил меня окончить школу: другой на его месте отдал бы меня обучаться ремеслу. Наконец, он очень рано выпроводил меня из дому, и я находился среди чужих людей, с которыми мне не сопутствовала удача. Я рос как сорная трава, никто обо мне не заботился.

Когда пришло время поступать в университет, дела у отчима шли плохо. У меня не было за душой ни гроша. Он спросил, кем я хочу стать, я ответил, что врачом. Отчим рассмеялся и сказал, что я болван, потому что это профессия не для бедных детей, однако не стал спорить со мной. Для этого у него просто не было времени. Он уплатил первый взнос за учебу, обеспечил меня жильем и довольствием на два месяца, выхлопотал для меня освобождение от платы за обучение — кстати сказать, этой льготы я лишился после первого же семестра — и заявил, что отныне я должен пытаться жить своим умом. Впоследствии я редко с ним виделся, но когда он появлялся в Пеште, то всякий раз оплачивал для меня пару ужинов. Хороший был человек, царствие ему небесное, жаль только, что у него никак не клеились дела с железной дорогой.

Итак, мне предстояло жить собственным умом. Все мои умения на то время сводились к чтению и письму. Тот, чьи возможности настолько ограничены и кому необходимо каким-то образом решить головоломную задачу об оплате бесчисленного количества обедов и ужинов, обычно устраивается поденщиком в налоговую контору. Я поступил аналогично.

Бог мне свидетель, я никогда не стыдился этой скромной государственной службы. И все же занятие, безвредное для большинства людей, в моем случае было чревато весьма серьезными последствиями. Главным образом потому, что я познакомился на службе с младшим Баранди, а через него и со старшим его братом. Знакомство с последним означало в моем положении последнюю стадию нравственного падения. Могу без преувеличения сказать, что человек, однажды пожавший руку Йошке Баранди, навлекал тем самым на себя проклятие.

Вы верите в то, что существуют роковые люди? А именно, те, встреча с которыми ни для кого не проходит безнаказанно? Люди, слова которых действуют, как азотная кислота, всегда выжигающая что-нибудь на своем пути, которыми словно движет древний разрушительный инстинкт, проявляющийся всякий раз с удивительным азартом и новизной, направленный на неведомые цели, руководимый с поразительной последовательностью какими-то таинственными природными силами? Непостижимым образом подобные люди обладают особенною притягательностью для неиспорченных, по-детски невинных созданий. Они не вызывают страха, но внушают уважение, не отталкивают, а напротив, на каждом шагу возбуждают необъяснимый, беспричинный интерес. Действуя по принципу: после нас хоть потоп! Когда подобный человек исчезает, ты обнаруживаешь, что отнял что-то у тебя, твоего друга и всех остальных. Если роковой человек по случайности оказывается женщиной, то ей не следовало бы и на свет родиться. Но роковых господ тоже весьма желательно избегать. Иначе все убитые в праздности вечера, все ночи, проведенные за карточной игрой, и все часы утренних похмелий выплывут из глубин сознания и будут укоризненно колотиться в мозгу.

Так вот, Йошка Баранди был именно таким роковым человеком.

Вы не поверите, но я и посейчас вспоминаю о нем с некоторым трепетом, в каком-то смысле преклоняясь перед ним, испытывая пиетет, с которым начинающий литератор смотрит на портрет Петефи. Вы увидите, что этот Йошка Баранди был всего лишь подлым кутилой, если не сказать хуже, и все же воспоминание о давнем благоговении еще не полностью изгладилось у меня из памяти, и его образ запечатлелся в одной из самых ленивых ячеек моего мозга, где-то рядом с «Портретом молодого полководца» Ван Дейка.

Я и теперь вижу перед собой его черные волнистые волосы с синеватым оттенком, как у героев писателей-романтиков, и движения, свидетельствующие об огромной воле и горячей самолюбивой натуре, воздействовавшие на публику «Красных гусар» как снисходительные высказывания самых необузданных представителей знати. Временами, перед отходом ко сну, мне слышится его раскатистый бас: «Эй, Риза, Марча, винá!» — этот низкий металлически-театральный голос героя-любовника, от которого начинали учащенно биться сердца всех горничных и сжимался желудок супруги трактирщика, находившейся в интересном положении. От него был без ума весь розарий «Красных гусар», и поверьте, подобный успех возникает не на пустом месте, а благодаря действию природного начала. Какая-то великая тайна сокрыта в том, отчего подобные счастливцы вызывают преклонение у женского пола на зависть окружающим. Во всей личности Йошки Баранди, его вечной веселости и воинственном настрое скрывалась какая-то сила, и он не мог бы царствовать над нами, не будь он так безрассудно смел и беспримерно ловок, как юный ягуар.

 

3

 

Невозможно передать словами, насколько мы его уважали. Мы следовали за ним, как дворняжки за комондором⁴, случайно попавшим в чуждую ему среду, сопровождали его, как королевская свита, вплоть до самой улицы Керепеши. По правде сказать, мне непонятно, за что мы преклонялись перед ним. Помню, что я готов был схлестнуться в рукопашной схватке с любым, кто бы осмелился утверждать, что Йошка Баранди менее великий человек по сравнению с Ньютоном и менее благороден, нежели герцог де Ларошфуко-Бизачча, и тем не менее, я тщетно пытался понять, в чем для меня заключалось его величие и благородство. Я не знал, следует ли его причислить к великим деятелям или к великим мыслителям. Вся его деятельность сводилась к карточной игре, где он достиг такого совершенства, что с ним не мог бы соперничать даже король шулеров. Мышление же его проявлялось исключительно в замечаниях, касавшихся всевозможных альковных тайн, которые он имел обыкновение уснащать непристойными остротами. Здесь он проявлял изобретательность, достойную восхищения. Голова его была настоящим ведьмовским котлом, в котором непрестанно приготовлялось и бурлило какое-то мерзкое варево. Тогда я видел в этом проявление вольтерьянского вольнодумства, о котором сейчас стало модно писать в популярных изданиях. Впоследствии мои представления об остроумии претерпели изменения, но в те времена Йошка Баранди казался мне влиятельным гением, явившимся во всем своем величии и снисходительно делящимся интимными откровениями с нами, простыми смертными.

 

⁴ Венгерская длинношерстная овчарка.

 

Несмотря на то, что личность Йошки Баранди сияла ослепительным блеском, у этого блеска была одна теневая сторона. Она заключалась в том… впрочем, не хочу быть немилосердным по отношению к одному из лучших друзей своей юности. Выражусь как можно мягче: источники, из которых Йошка Баранди иной раз черпал средства на то, чтобы покутить вволю в «Красных гусарах» и прочих филиалах мира удовольствий, были иногда окутаны некоторым туманом.

Впрочем, было принято говорить, что средства добывались «из дома». Это означало бессовестное вымогательство и проматывание денег, заработанных их пожилой бедной матушкой в каком-нибудь захолустье. В дни ненастий ее черная ссохшаяся фигура иногда появлялась возле «Красных гусар» и, подобно библейскому ангелу, вошедшему в темницу, на несколько мгновений вносила луч света в темное царство притона, отчего крысы поспешно ретировались в свои подвалы. Я видел ее нечасто, но всякий раз при виде ее был готов расплакаться. Она была маленького роста и худощавая, с морщинистым лицом, запечатлевшим проклятие былой любви, которой были обязаны своим существованием эти двое ветреных молодых людей. Мать обожала обоих сыновей-прохвостов, мечтая видеть их на университетской кафедре или в министерском кресле. Несколько раз она вызывала у меня бессонницу, и думаю, я никогда ее не забуду.

Если бы она знала, бедняжка, как быстро улетучиваются гроши, заработанные тяжелым трудом благодаря урожаю с рапсового поля, проданным корзинам помидоров и красивым дорогим гусиным перьям! Пара прогулок с девицами — и денег как не бывало! После этого последовательно использовались следующие средства: спаивание погонщиков скота во время партии в фербли⁵, одалживание денег у студентов-первокурсников, одурачивание родственников и, наконец, приобретение в кредит и аренда гробов. Иногда все нити обрывались, и спасти компанию от нищеты мог только сам кацик⁶. Тогда применялось ultima ratio⁷.

 

⁵ Венгерская карточная игра.

⁶ Вождь племени.

⁷ Последнее средство (лат.).

 

Это ultima ratio обычно сохранялось в тайне. Йошка Баранди не любил о нем распространяться. Тем не менее, в мою бытность ultima ratio имело свое имя. И называлось оно: Иза.

 

4

Это была красивая светловолосая крупная девушка. С желтизной волос цвета спелых злаков, бросающейся в глаза. Встретив такую девушку на улице, от нее невозможно было отвести взгляд. Не только мотыльковый цвет одежды, но походка и телодвижения привлекали внимание даже тех, кому безразличны фигуры прохожих, тогда как светские дамы искоса бросали на нее завистливые взоры. Совершенство ее пышных форм, дышащих молодостью, напоминало красоту женщин эпохи Ренессанса. Умиротворенность, свойственная этой красоте, была бы более уместна для дочерей более счастливых времен или благополучных семей. На мой взгляд, в наше время подобные девушки встречаются нечасто, но повторюсь, мне исполнилось сорок пять лет, поэтому мои убеждения не имеют большой цены.

Не стану превозносить вам ее добродетели. У вас не может быть ни малейшего представления о целомудренном бесчестии, составлявшем ее характерную черту, в наше время таких девушек уже не найти. В ее бесчестии было нечто неосознанное, встречавшееся у некоторых мадонн XV века, выделявшихся своей lactea ubertas⁸ в нашем чахлом мире. Словом, не думайте о ней хуже, чем она того заслуживает. Жизнь у нее была нелегкой, и нельзя осуждать человека за его ремесло.

 

⁸ Молочная полнота (лат.).

 

При виде ее фигуры, походки и вызывающей прически вы сказали бы, что ее судьба была предрешена еще до рождения, но поверьте мне на слово, взгляд и смех у нее были, как у добропорядочных барышень. Не тех хитрых барышень, которые постоянно норовят завести роман за бесхребетными спинами своих мужей, а тех барышень, дети которых аккуратно причесаны, для кого наивысшее блаженство — путешествие всей семьей в Зуглитет на целый день.

Этот взгляд и жизнерадостный детский смех иногда вводили меня в смущение, когда я наблюдал, как она спаивала до положения риз погонщиков скота или однажды летом, одетая несколько неподобающе, с азартом следила за партией в фербли. И все же был день, когда я едва не влюбился в нее, после чего больше не замечал за ней никаких грехов.

В тот раз Йошка Баранди организовал праздничное путешествие. Мы отправились в Будакеси, взяв с собой из девушек одну только Изу. Перед этим мы условились, что Иза после полудня станет замужней дамой, и каждый будет обращаться с ней, как если бы она приходилась Йошке Баранди законной супругой. Эта идея необычайно веселила нашу компанию.

Я никогда не видел Изу такой счастливой, как в тот день. Она была воплощением полной удовлетворенности жизнью. От ее кроткого взгляда веяло необычной радостью, в тот воскресный день она откликалась на оказанную ей честь с таким усердием и воодушевлением, что мне было искренне ее жаль. С тех пор я всегда относился к ней, как если бы она была добропорядочной дамой.

Йошка Баранди, разумеется, не последовал моему примеру. Галантность не была ему присуща, и он не делал различия между женщинами, с которыми жил. Он называл себя любвеобильным человеком, которому чувственные эксцессы совершенно необходимы для поддержания здоровья. Впрочем, для любви это не помеха, и Иза после семейных баталий выглядела свежей и цветущей, как майская роза.

 

5

Случилось так, что меня выгнали из налоговой конторы. Найдя это обстоятельство весьма забавным, друзья поставили магарыч, чтобы отпраздновать знаменательный день.

Не удивляйтесь моему легкомыслию. В то время будущее представлялось мне столь безграничным, и я столь свято верил в свою звезду, что не слишком сокрушался по этому поводу. Я был твердо убежден в том, что меня охраняют какие-то таинственные силы, не зная только, что этими таинственными силами, этой счастливой звездою было мое юношеское здоровье. Тогда меня еще не посещали дурные сны, напротив, альма-матер, которую я предательски оставил, являлась мне по ночам, убаюкивала и развеивала страх, убеждая в том, что наперекор целому воинству красных гусар и назло всем чертям я все же стану врачом.

Находясь в рядах ватаги Фальстафа, которую ждут триумфальные лавры, я чувствовал, что вскоре должно произойти какое-то событие, способное изменить всю мою жизнь.

Поворот в моей судьбе произошел раньше, чем я рассчитывал. Переломный момент наступил вечером того самого дня. Не хватило самой малости, чтобы перемена стала необратимой.

Повторяю, что я не очень горевал из-за неудачи, но все-таки слегка расстроился. Завтрашний день казался таким неопределенным, что я предпочитал не думать о нем. Компания помогла бы кое-как продержаться до наступления лучших времен, но ресурсы у компании были на исходе. Чтобы разогнать тоску, я напился.

К несчастью, другие поступили аналогично. Нам было «море по колено». По дороге мы ввязались в драку с какими-то каменщиками, и надо сказать, сражались на совесть. В конце концов, кто-то из них дал мне по голове кирпичом, в результате чего я остался лежать на поле битвы.

После удара по голове я неделями находился на грани жизни и смерти. Несмотря на то, что удар оказался несовершенным, а мой череп слишком прочным, мне следовало бы немедленно скончаться после неумелой операции, выполненной руками друзей. Но судьба в тот раз смилостивилась, то ли над дилетантом, то ли над его подопытным пациентом. Словом, я остался жив.

 

6

Я пришел в сознание не так быстро, как вам кажется. Поначалу я не был столь умным, как Спиноза. Я видел мир, как сквозь сито, и вряд ли отдавал себе полный отчет в происходящем.

С огромным трудом я все же осознал, что лежу в квартире Йошки Баранди и иногда возле меня появляется Иза. Это меня успокоило.

Позже я нашел совершенно естественным, что она кормит меня тминным супом, поправляет мне подушку, приносит воду, стряхивает с одеяла хлебные крошки. Я нетерпеливо ждал Изу и сердился, когда не видел ее рядом. И первым сказанным мною словом было ее имя, подобно тому, как ребенок прежде всего произносит слово «мама».

Затем я начал делать попытки помыслить о чем-нибудь и часами строил догадки, почему нахожусь здесь, а не у себя дома. Наконец я с ликованием нашел этому объяснение. Потому, что вчера (для меня это было вчера) меня вышвырнули из квартиры и на пиршестве, устроенном в честь этого события, я попросил пристанища у одного из приятелей. Но это был не Йошка Баранди.

Постепенно, в итоге своих умозаключений, я понял, почему нахожусь именно в этой квартире и никогда не вижу ни Йошку Баранди, ни своих приятелей.

Меня доставили сюда, потому что в другом месте мне бы и сам черт не помог. Приятели, убедившись, что я нахожусь вне опасности, не стали со мною нянчиться. У Йошки Баранди были для этого свои веские обстоятельства.

Я знал, что временами он вовсе не появляется дома. Неизвестно, где он пропадает, где ходит своими загадочными путями. Легко строить гипотезы, когда у тебя голова идет кругом. Неделями позже я узнал от Изы, что однажды видели, как Йошка катался в экипаже с вдовой колбасника.

Впрочем, моя эгоистичная натура и не требовала друзей, я нуждался только в сиделке и портнихе. И я мог быть очень доволен тем, кто стал для меня сиделкой и портнихой в одном лице.

В то время я едва мог говорить, и помню, что Иза смотрела на меня, как на больное животное. По сути, я и был таковым, если принять во внимание провалы в памяти и недостаток логического мышления. И все же к этому периоду времени относится одно из сильнейших впечатлений, которое впоследствии часто всплывало в моем мозгу перед тем, как я засыпал.

Помню, что однажды ночью я пробудился от очень странного звука. Испугавшись, я начал прислушиваться. Этот звук был плачем: в соседней комнате кто-то плакал. И так жалостно! С тех пор мне не доводилось слышать подобного плача. Так плачет больной ребенок, которого бьют, чтобы успокоить. Я продолжал слушать. Что за странный плач! Как будто этот сдавленный, жалобный звук исходил откуда-то издалека, из самых глубин. Я тупо уставился перед собой.

Плакать могла только Иза. Кроме нас, в квартире никого не было.

На следующий день я не нашел на ее лице никаких следов. Она пришла ко мне такая же, как обычно. Но с того дня я следил, не слезятся ли у нее глаза. И в затуманенном сознании целыми днями размышлял об этом плаче. Отчего она плакала? Случайны ли были эти рыдания? Быть может, она оплакивала всю свою жизнь?

Впоследствии я никогда не говорил с нею об этом ночном инциденте. Я бы ни за что на свете не осмелился спросить у нее, отчего она плакала.

Этот плач стал для меня настоящим открытием. Я впервые осознал, что у существа, кормившего меня по утрам с ложечки тминным супом, по всей видимости, есть душа.

 

7

Иза заботилась обо мне, как о ребенке. Содержала в чистоте, умывала, расчесывала волосы, что было нешуточным делом после того, как мне посчастливилось завязать близкое знакомство с кирпичом. Когда я стал понятливее, еще и развлекала. Рассказывала о том, какие странные люди жили с ней по соседству, когда она была маленькой девочкой, читала мне вслух книгу «Семеро бандитов в масках». Этот роман состоял из семи томов.

Однажды, когда я находился в комнате один, произошло просветление: «Подумать только, всего один удар кирпичом, и я ем хлеб этой женщины!.. —  Я едва осмелился продолжить про себя:

— Тот хлеб, который…»

Поверьте, что с потерей молочных зубов иногда на смену приходит и новое сознание. Так, к счастью, произошло и со мной после удара по голове.

Однажды вечером я сказал Изе:

— Я, наверное, никогда не смогу тебя отблагодарить…

Я даже не подозревал, насколько был прав.

Она засмеялась и сказала, что компания растратила, в том числе и мои деньги, и такое может случиться еще неоднократно.

О, если бы у меня только появились деньги! — не давала мне покоя эта мысль.

Когда она временами отлучалась из дому на пару часов, я готов был провалиться сквозь землю от стыда. Я знал, в чем состоят ее заработки.

Что же оставалось делать в моих обстоятельствах? Когда я смог осознать всю серьезность положения, попросил Изу написать моему отчиму. Письмо вернулось обратно с извещением, что адресат находится где-то в Румынии. Наверное, он строил железную дорогу в каком-нибудь диком поле. Я написал еще одно письмо. Своей бедной тетушке, которую мы несколько раз обманывали под предлогом вымышленных болезней. Ее ответ был в раздраженных тонах, она мне больше не верила.

Я знал, что смогу умилостивить ее сердце, встретившись с нею с глазу на глаз, когда она собственными глазами убедится, в каком плачевном и надломленном состоянии я нахожусь, что она простит расточительного парнишку, который — в чем я был твердо убежден — готов стать на путь добродетели.

Но долго ли придется ждать? Отправиться на другой конец Трансильвании нищим и обессиленным, в совершенной нужде!

Во мне происходила внутренняя борьба. Я не мог решиться принять деньги от Изы. Мне казалось, что они обожгут мне руки. Я ощущал, что чем дольше останусь у нее, тем дольше буду жить на эти проклятые деньги. Находились ли вы когда-нибудь в безвыходной ситуации, когда остается лишь покончить с собой?

Подобный опыт приятным не назовешь.

Однажды Иза, видя мое отчаяние, которое не удавалось от нее скрывать, сказала мне:

— Ты не хочешь прикасаться к этим деньгам. Я тебя понимаю. Знаешь что? Вот браслет. Мне когда-то подарил его один унтер-офицер, который был в меня влюблен. В то время я еще была порядочной девушкой. Отдай его в залог. Когда вернешься домой, ты его выкупишь и отдашь мне.

Я посмотрел на нее с сомнением. Неправильно истолковав мой взгляд, она скрепила свои слова клятвой:

— Клянусь Богом, я была тогда порядочной девушкой!

 

* * *

Спустя месяц я вернулся в Пешт в полном здравии и с новыми надеждами. Полагаю, что окажете мне честь, рискнув предположить, что я первым делом отправился на квартиру Йошки Баранди.

Я обнаружил там самого хозяина.

— А где же Иза?

— Разве тебе не известно?

У меня по спине побежали мурашки. Я уже догадался, что случилось.

— Да, дружище, выбросилась с четвертого этажа. Жуткое зрелище. Стоило мне только отлучиться из дому по делам! Представляешь, какая новость!..

Я не нашел, что ответить. Меня душил лишь один вопрос:

— Где ее похоронили?

— Будто не знаешь. В общей могиле. Так принято.

Да-с, — заключил доктор, — такова история моего браслета.

 

1893

 

 

Звезды

 

1

К своим тридцати четырем годам доктор Оливер Гей-Люссак уже достаточно пожил на свете. Сердце его, не без содействия алкоголя и гашиша, было изношено до крайности, и он не переставал удивляться, как этот изуродованный механизм справляется со своими обязанностями. Печень и почки также доставляли немало хлопот. Легкие же являли собой совершеннейшие отрепья и регулярно посвистывали, намекая хозяину, что трудиться им осталось недолго.

Иными словами, жизнь Оливера Гей-Люссака в этом мире держалась подобно пуговице, висящей на единственной ослабевшей ниточке.

Доктор Оливер Гей-Люссак был весьма здравомыслящим человеком. Как ни прискорбно, что жизнь кончается и расставание с нею длится неопределенно долго, он спокойно относился к этой перспективе, как к неизбежному и, в сущности, житейскому делу. Ему, разумеется, хотелось бы жить двести или триста лет, он сожалел, что не сможет увидеть, как в будущем преобразится мир и какие будут сделаны научные открытия. Желая достичь головокружительных высот в гинекологии, доктор больше всего досадовал, что на протяжении сотен лет миллионы юных прелестниц будут флиртовать с безмозглыми тупицами, тогда как ему предстоит с молитвенно сложенными на груди руками покоиться в кромешной тьме фамильного склепа.

Но его нисколько не тяготило, что впереди осталось максимум три года жизни, а не тридцать, как у большинства его ровесников.

Доктор подвел жизненные итоги и остался ими весьма доволен. Он все испытал в своей жизни, чаша которой всегда была полна до краев, и в то же время по возможности старался избегать неприятностей. Особенное удовлетворение он ощущал от того, что в полной мере — сообразно возрасту и жизненным обстоятельствам — сумел воспользоваться свободой, дарованной человеку.

Совесть его была чиста. По его твердому убеждению, он прожил жизнь не напрасно, и не посрамил род Гей-Люссаков. Представители его на протяжении двухсот лет были сплошь ученые мужи, а некоторые из них золотыми буквами вписали свое имя в историю науки. Он был шестым по счету. Оливер Гей-Люссак всегда серьезно относился к своему делу, и потому так быстро испил жизненную чашу, что после бурных впечатлений не отдыхал, как его товарищи, а вздремнув часок-другой, сразу же вновь принимался за дело. Быть может, его личный вклад в науку оказался ничтожным, тем не менее, для истории гинекологии это был вовсе не пустяк. Оливер Гей-Люссак спокойно смотрел смерти в лицо, но не хотел попусту растратить оставшиеся дни. Более того, он намеревался выжать из них максимум удовольствия.

Однажды, когда он, странствуя, пытался отсрочить приближение рокового часа, в какой-то забытой Богом деревушке ему на глаза попалось прелестное юное создание. Это была свежая стройная девчушка, грациозная как серна. По сравнению с доходягой-доктором она казалась воплощением здоровья. Оливеру Гей-Люссаку она очень приглянулась, и он пожелал добиться ее взаимности.

Оливер Гей-Люссак принадлежал к числу самых здравомыслящих людей и сам втайне считал себя весьма толковым, способным проникнуть во взаимосвязь различных обстоятельств, вплоть до мельчайших деталей. Он всю жизнь имел дело с женщинами и хорошо их знал не только как ученый-гинеколог, но и как психолог-любитель, ставящий эксперименты под видом научного исследования, фольклорист, коллекционирующий курьезные факты, наконец, как путешественник, извлекающий пользу из любых приключений, происходящих на его пути.

Жан Поль⁹, покопавшись в женских душах, пришел к выводу: «Женщины похожи на испанские дома, где много дверей и мало окон; в них легко войти, но трудно там читать». Оливер Гей-Люссак в глубине души посмеивался над этим афоризмом. Женская душа не казалась ему тайной за семью печатями. Он всегда ясно представлял, с чем имеет дело и на что можно рассчитывать.

 

⁹ Жан Поль (Иоганн Пауль Фридрих Рихтер) (1763—825) — немецкий писатель, сентименталист и преромантик, автор сатирических произведений.

 

Доктор осознавал, что сладкая крошка достанется ему только в том случае, если он женится на ней. Эпикурейский принцип «После нас хоть потоп!» избавлял от ненужных колебаний. Однако проникнуть в этот испанский домишко было нелегко: ходячей развалине требовалось чем-то расположить к себе воплощение здоровья, привлечь девичью невинность.

Он осознавал, что в глазах Аспазии нелегко выдержать конкуренцию с увивавшимися за ней неотесанными юнцами, отпускавшими дурацкие шутки. И он подобрал особый ключик к ее сердцу.

Девчушка с удивлением смотрела на чудака, который никогда грубо не хохотал, и так красиво рассказывал о звездах, посвящая ее в новый мир, куда она всегда стремилась мечтою, но наблюдала его прежде лишь с необъяснимым изумлением, мириады горящих звезд, тайны которых раскрывал ей этот волшебник, одурманивая и кружа ей голову, наполняя ее неведомым доселе томлением, любовью и ностальгией, присущими каждому творению, жаждущему приблизиться к матери-природе, по детской несмышлености раскрывая объятия перед неизвестным, непонятным, бесконечным, чтобы дотронуться до него своими крошечными ручонками.

Доктор Оливер Гей-Люссак много знал о звездах, и очень занимательно рассказывал о них, так что девчушка думала только о небесах. И вскоре Оливер Гей-Люссак стал казаться ей посланником небес.

— После нас хоть потоп! — повторил про себя Оливер Гей-Люссак, и вскоре брак был совершен.

 

2

Супруга Оливера Гей-Люссака к девятнадцати годам полностью осиротела, а в двадцать лет стала вдовой с больным ребенком на руках. У нее осталась только хижина с огородиком, где она выращивала репу и салат, чем и кормилась.

Неизвестно, приходилось ли ей спать в первые пять-шесть лет своего вдовства, потому что соседи слышали, как она ночи напролет пела и убаюкивала своего плачущего малютку.

Ей ежедневно приходилось бороться с безжалостной Судьбой и еженощно вести тяжбу со Смертью, чтобы вымолить у них свое дитя.

Она смогла вырастить сына. Смогла, потому что наука материнства, по сути, совсем проста, и сердце матери щедро на выдумки, позволяющие справиться там, где медицина бессильна. Вырастила сына, потому что уплатила за это слишком дорогую цену: всю свою молодость.

Материнский труд оказался не напрасным: Оливер Гей-Люссак-младший ни в чем не уступил своим предшественникам. В тридцатичетырехлетнем возрасте он стал гордостью эмбриологии и превзошел в своих достижениях всех именитых предков, включая отца.

Чтобы справиться со своей работой, ему приходилось все бережнее относиться к здоровью. Оливер Гей-Люссак-младший всегда был настороже, стараясь перехитрить смерть; непросто избавиться от проклятия отцовского наследства. И жил не по отцовским принципам, а руководствовался советами матери. Оливер Гей-Люссак-младший не цеплялся за жизнь, как его однофамилец. И все же, чтобы не огорчить мать и принести как можно больше пользы человечеству, он не хотел умереть молодым.

Он старался беречь себя, чтобы не исчерпать свои ресурсы раньше времени. Чем старше он становился, тем больше применений находил своим способностям, и его поначалу ничтожные жизненные силы в итоге восторжествовали над судьбой.

Оливер Гей-Люссак-младший редко вспоминал об отце, подарившем ему жизнь, а точнее сказать, избавившемся от нее в пользу сына. Он нисколько не гордился своими умственными способностями, а равно и тем, от кого их унаследовал.

Не проходило дня, чтобы он не молился:

— Будь благословенна, в девической невинности подарившая себя умирающему бедолаге и в непорочно чистых жарких объятиях передавшая мне биение твоего добрейшего сердца, дыхание твоих чистейших легких, все здоровье твоего тела и души, преклоняюсь перед тобой, принесшей себя в жертву ради того, чтобы я жил, будь благословенна, будь благословенна!

 

3

Когда Гей-Люссаку исполнилось пятьдесят лет, он попытался уговорить свою матушку отправиться с ним на морское побережье, чтобы поправить ее пошатнувшееся здоровье. Он испытывал такое же беспокойство за жизнь матери, как она о нем в раннем детстве. Но пожилая женщина наотрез отказалась уехать из своей деревни с хижиной и огородом, где она по-прежнему возделывала репу и салат.

— Здесь я была счастлива, — ответила она, — здесь жила с моим любезным супругом, воспитывала тебя, здесь я хочу и умереть.

Взрослый сын не хотел отказаться от своего плана. Он начал спорить, упрямствовать, как в детские годы, когда расходился с матерью в вопросе о том, какую ему носить одежду.

— Нет, нет, — настаивала мать, — мне нравится только здесь, в другом месте сразу же захвораю. Мне кажется, — добавила она, — заметив, что сын погрустнел, — нету на земле лучшего места, чем здесь... даже звезды не так красивы в чужих краях, как здесь, над моей хижиной... Звезды — мои друзья, они меня никогда не оставят в беде!

Женщина осталась по-детски мечтательной и в преклонном возрасте.

К своему удивлению, она увидела, что на глазах ее взрослого пятидесятилетнего сына выступили непрошеные слезы.

 

1907

 

Вдова Лорантфи

 

Однажды холодной декабрьской ночью вдове Лорантфи приснился ее супруг. На нем был серебряный камзол, блестевший в лунном свете. Легендарные черные бархатные локоны ниспадали на могучие плечи, в миндалевидных глазах пылали голубые огни. Вдова Лорантфи сразу же узнала костюм корсара Цампы¹⁰. Когда певец выступал в нем в барселонской Опере, андалузские дамы в восторге забрасывали сцену букетами цветов.

 

¹⁰ «Цампа, или Мраморная невеста» — опера Ф. Герольда.

 

Вдова Лорантфи дрожала как осиновый лист. Супруг приблизился к ней и с неподражаемым жестом, которым отвечал на бурю аплодисментов после исполнения застольных песен, запел:

— Жужанна! Не забудь о залоговых квитанциях!

— Да-да, конечно, — хотелось ответить Жужанне. Ее губы шевельнулись, но голос застрял в сдавленном горле.

Наутро Жужанна проснулась в лихорадке. Господские дети собирались в школу, требовалось их одеть.

Дома остался самый младший. Этот сорванец доставлял Жужанне больше хлопот, чем все остальные дети, вместе взятые.

Едва натянув бархатные колготки, он начал капризничать:

— Тетя Жужа, расскажи что-нибудь.

Тетя Жужа призадумалась. Недавно истекли сроки платежа по трем залоговым квитанциям из ломбарда. Кольцо английской королевы, сапфировый амулет Гризи¹¹ и золотая медаль баварского короля, отчеканенная в честь Лорантфи, исполнившего партию Трубадура¹². Нужно поторопиться внести плату.

 

¹¹ По всей видимости, речь идет об итальянской актрисе или балерине.

¹² «Трубадур» — опера Дж. Верди.

 

Мальчик в бархатных колготках нетерпеливо играл с золотой цепочкой для часов, подаренных ему дедушкой в день Святого Николая.

— Тетя Жужа, тебе платят затем, чтобы ты рассказывала мне сказки. Расскажи, чем закончилась история про Золушку.

Тетя Жужа продолжила рассказ, начатый вчерашним вечером:

— Когда королевич нашел туфельку, он воскликнул: «Ай-ай-ай, какая туфелька! Найдите девушку, обронившую этот колокольчик, и она станет моей женой!»

Около полудня Жужанна поднялась к хозяйке и испросила у нее разрешения отлучиться на обеденное время.

— У вас какие-то неприятности, дорогая?

Хозяйку испугал лиловый цвет лица пожилой бонны. Будучи многодетной матерью, она страшилась болезней как огня.

— О нет, ничего особенного, сударыня. Одно небольшое дело в городе, и поскольку гувернантка останется с детьми...

Жужанну отпустили, и за обедом осталось свободное место во главе стола для прислуги.

— С госпожой Лорантфи что-то случилось? — поинтересовался хозяин.

— Лорантфи? — удивленно спросил его гость, художник, трудившийся над портретом мадемуазель Виолы. — Неужели в наше время кто-нибудь еще носит такую старинную фамилию?

Художник уже неделю столовался в их доме, но не догадывался, о ком идет речь. Жужанна вела себя тише воды и ниже травы.

— Эта та бледная пожилая женщина, присматривающая за детьми, — пояснила мадемуазель Виола.

— Она приходится какой-то бедной родственницей знаменитому певцу?

— Родство состоит в том, что она его вдова, — ответил хозяин.

— Да вы шутите! — отозвался художник. — Я не многое помню из того, что происходило до моего появления на свет, но все же припоминаю, что супруга Лорантфи умерла в совсем юном возрасте и вся страна провожала ее в последний путь. Наш знаменитый поэт посвятил ей стихотворение, начинавшееся словами: «Смолк жаворонка глас…», а еще по случайности знаю, что один известный представитель бомонда, питавший к ней в юности нежные чувства, на протяжении трех десятилетий приносил на ее могилу живые цветы, до самой своей смерти… Вот это, я понимаю, любовь!

— Женщина, о которой вы говорите, была первой женой Лорантфи. Но знаменитый артист не единожды связывал себя узами Гименея. Вторая его супруга — это та дама, которую нам часто доводится здесь лицезреть.

Хозяин немного придвинулся в гостю, чтобы барышням не был слышен их разговор.

— Говоря между нами, «женой» ее можно было назвать с большой натяжкой. Жужанна скорее была сиделкой всемирно известному Роберту-Дьяволу¹³. Вернувшись в Будапешт, Лорантфи являл собой жалкие развалины, позлащенные заходящим солнцем былой славы. В это-то былое величие, это реноме и влюбилась наша бонна, тогда еще совсем молодая девушка.

 

¹³ «Роберт-Дьявол» — опера Д. Мейербера.

 

— И что же, Лорантфи оставил вторую жену без имущества, пенсии и каких-либо дивидендов? — спросил художник.

— Да, ей осталось лишь пожинать лавры. Я полагаю, что в последние годы Лорантфи лишился всего, в том числе и драгоценностей, тоже составляющих небольшой капитал.

— Она так и не вышла замуж после смерти супруга?

— Думаю, в этом у нее не возникло надобности. Впрочем, наша бонна странное создание и, по всей видимости, довольствуется своими богатыми воспоминаниями. Будучи замкнута по характеру, она наверняка носит в себе какую-то тайну.

— Как вы пришли к такому выводу?

— Не относитесь к этому слишком серьезно. Быть может, все это лишь семейные сплетни. Дело в том, что давно обнаружились ее тайные похождения. Каждые два-три месяца она отпрашивается из дому, тщательно скрывая, куда направляется. Иногда ее не уговоришь выйти на улицу, а в эти дни она настрого запрещает себя сопровождать. И самое удивительное, что эти путешествия очень дорого ей обходятся. Иной раз не истратит на себя и крейцера, а тут всегда берет с собой кошелку и возвращается домой без денег.

— Уж не думаете ли вы, что…

— В мои годы, мой юный друг, ни о чем не думаешь и ничему не веришь. Покинутый ребенок… Впрочем, мы можем лишь строить догадки…

Беседа плавно перетекла в другое русло.

Вдова Лорантфи не появилась и к ужину. По возвращении домой она тотчас же слегла в постель.

Детей тщательно изолировали от нее, но Виола на следующий день все же добилась аудиенции.

— Тетя Жужа, милая тетушка Жужа, что с вами? Вам так нездоровится, что вы не подниметесь даже в день моей помолвки?

— Не беспокойся из-за меня, дорогая Виола! Я очень рада за тебя, поверь мне. Боялась, что тебя станут отговаривать от этого замужества. Я знаю, что на свете есть лишь одно счастье, одно благо: выйти замуж за любимого человека.

Они завели речь о женихе, впрочем, Виола и не могла бы говорить о чем-то другом.

— У него такие же красивые глаза, какие были у моего супруга, — сказала вдова Лорантфи. — Только прическа мне не нравится. Не разрешай ему, Виола, так коротко стричься. Во времена моей молодости мужчины носили длинные локоны, это смотрелось намного элегантнее.

Виола никогда не видела тетю такой словоохотливой.

После того как Виола заверила тетушку, что она уже получила поздравление от детей, та поцеловала девушку.

— Нехорошо, — сказала она, — когда сначала желает счастья старуха. Знаешь ли, Виола, мне очень хотелось, чтобы ваш брак состоялся, и я давно уже мысленно тебя благословила.

Они снова обнялись, как это свойственно женщинам в растроганных чувствах и, казалось, расстаются до завтрашнего дня. Но когда Виола уже находилась в дверях, тетя Жужа неожиданно окликнула ее.

— Что, тетушка?

Жужанна замешкалась.

— Виола, — обратилась она к девушке слегка изменившимся голосом, — я хочу попросить тебя об одном одолжении.

Виола подошла к ее кровати.

— Я сделаю все, о чем ты попросишь.

Виола была немало этим удивлена, потому что никогда не слышала из уст Жужанны ничего, что походило бы на просьбу.

— Я ведь прежде не очень тебя обременяла, не так ли? А теперь вопрос очень щепетильный. Я боюсь, что сильно разболеюсь. Быть может, потеряю сознание, что тогда? А срок платежа по этой… квитанции истек уже в прошлом месяце, через неделю продлить его будет невозможно.

Она откинула подушку и из-под пожелтевшего портрета Лорантфи достала кошелку, наполненную залоговыми квитанциями всевозможных цветов и оттенков.

При виде этого архива нищеты Виолу охватило волнение, смешанное с испугом.

— Конечно же, дорогая тетя Жужа, с удовольствием… — пролепетала она.

— Да вот только денег… денег-то для этого у меня и нет, — продолжила Жужанна, смотря несколько в сторону. — Вчера отдала последние. Нужно было внести плату за кольцо английской королевы, амулет Гризи и медаль баварского короля. На эту квитанцию денег не осталось.

— Ты позволишь мне внести сумму для выкупа? — робко спросила Виола. — Сегодня, ты ведь знаешь…

— Не продолжай, не стыди старую няньку. Ты не сможешь меня понять. Деньги, необходимые для продления этой квитанции, я прошу взаймы, верну, как только поправлюсь. Я обратилась к тебе лишь затем, чтобы вещь не пропала. Уже очень многое ушло с молотка. Сначала золотой андалузский венок и царское бриллиантовое кольцо. У них были очень высокие проценты. С тех пор, из года в год, вещей остается все меньше. Не суди меня слишком строго, я тогда была очень бедна… И впоследствии не была в состоянии внести выкуп. Знаю, что тебе неприятно это слышать. Я бы и не обратилась к тебе без крайней необходимости. Но с этим перстнем связаны самые дорогие для меня воспоминания. Супруг подарил мне его перед поездкой в Париж. Что это были за чудесные дни! Champs-Élysées!¹⁴ Ты не была там, не знаешь, как красивы Елисейские Поля! Мне хочется, чтобы этот перстень был у меня на пальце, когда я буду лежать в гробу.

 

¹⁴ Елисейские Поля (фр.).

 

Виола попыталась что-то возразить.

— Нет, не говори ничего. Сумму для выкупа я прошу взаймы, отдам деньги, как только поправлюсь. Я хочу жить до тех пор, пока не выкуплю перстень. Я выкуплю его, Виола…

 

И прежде чем упокоиться в своем блаженном Элизиуме, вдова Лорантфи, еще раз взглянув на грешный мир, неслышно повторила: «Выкуплю!»

 

1897

 

Перевод с венгерского Владимира СТАСЮКА.