Вы тут

Василь Гигевич. Гуманоиды: прямой контакт


Современная повесть-сказка для взрослых

Мы так радикально изменили среду обитания,

что теперь для того, чтобы существовать в ней,

мы должны изменить свою сущность.

Норберт ВИНЕР, основоположник кибернетики

 

Изменился образ жизни, само понимание Мира.

Все переплелось в какой-то запутанный клубок,

где людские страсти, подлость, бескультурье

соседствуют со все более ускоренным развитием науки.

Какие-то малопонятные законы управляют нами.

На первый план выходит не угроза одномоментной

гибели людей в результате ядерного катаклизма,

а вероятность еще более мучительного

уничтожения всего рода человеческого.

Н. Н. МОИСЕЕВ, академик РАН

1

Как и многие приключения, мои начались с семейного скандала. Вернулся с работы, есть хочется, а моя ненаглядная очередной сериал смотрит, оторваться от телевизора не может. Я ей деликатненько намекаю, что голодный мужчина — хуже африканского льва. А она — подожди немного, сотую серию досмотрю и начну готовить ужин. До этого долго терпел, молчал, а тут, честно признаюсь, не выдержал, допекли эти сериалы, высказался...
А она тут же вскочила, будто только и ждала моих слов. Чего только мне не припомнила!..
Женщина, скажу я вам, это такое создание... Если она в настроении, то — все простит, вместо воплей — в щечку чмокнет и приголубит. Но подвернись невовремя, ангелом домой придешь, все равно будешь виноватым, и тогда тебе уже все припомнит, до последнего комара, которого не убил, когда вечером на берегу реки сидели.
Может, все миром и закончилось бы, ну, поскандалила б немного и успокоилась. Но в тот вечер меня как черт за язык дернул, когда моя красавица слишком разошлась и начала излишне меня отчитывать. Я ей только и сказал: «Слишком ты со мной нагоревалась... Ты еще вспомни, как у мамки в Житиве жила...»
Житиво — это деревушка, где она родилась и где была очень счастливой. До сих пор часто меня как шилом колола: «Вот, когда у мамки в Житиве жила...» Господи, лучше бы я промолчал!
Чего только не наслушался в тот вечер! Понял, что моя красавица — самая несчастная из всех несчастных, которые были на свете. И оставалось мне единственное — брать веревку и намыливать... Так и не поужинал. Хлопнул дверью и ушел к другу. Слишком большим другом он мне и не был, на рыбалке как-то познакомились, на этом и держалась наша дружба. Сели  за стол, разговорились. А он, если ему верить, будто бы в каких-то органах работал. Посмотрел на меня внимательно и говорит:
—    Что-то ты, Базыль, сегодня очень взвинченный. Я спрашиваю:
—    Откуда знаешь? А он:
—    Пальцы вздрагивают.
Что значит — профессиональная хватка! Я и «раскололся» — о скандале рассказал.
Он мне:
—    Если твоя хлюндра так допекла, так и быть: раз проучи, чтобы на всю жизнь... Что по мелочам цыркаться... — и замолчал, глядя на меня.
Тут я и «клюнул» на его удочку:
—    А как? Он:
—    Есть одно задание важное. Кандидаты требуются. Это — как командировочка будет, годков на пять. Тогда она узнает, пожив без тебя... Потом как шелковая будет...
Я, конечно, спросил:
—    Неужели среди вас, умников, отчаюг нет, чтобы выполнить это задание?
—    Отчаюги, может, и найдутся, — ответил он, — а умных, чтобы выполнить его, кот  наплакал. Это во-первых. А во-вторых, скажу,  что к нам, как   и в мафию, и в масонство, вход есть, а выхода... А тут уж очень серьезное задание намечается, деталей я и сам до конца не знаю, не говорили мне. Да  и тесты на сообразительность — сложновато их пройти, сыплются   наши...
Тогда я:
—    А с работой как? А пенсия, если на то пошло? Он сверкнул глазами, аж повеяло холодом, и:
—    Не волнуйся, не ты первый, не ты последний... Все продумано. Объявим, что исчез при неизвестных обстоятельствах. Если захочешь — листовки с фотографиями повсюду развесим, приметы опишем, даже в Интерпол информацию закину...
—    А доказательства? Он тут же:
—    Автомобиль свой где ставишь?
—    У подъезда. Как и многие. Гараж далековато, ленюсь...
—    Размолотим вдребезги. Асфальт возле машины красной краской испачкаем. Комар носа не подточит. Потом, когда задание выполнишь, машину отремонтируем.
—    А как же вы объясните мое появление?
—    Объявим, что был без памяти несколько лет. Ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь? Сейчас таких немало: вышел человек из дома и — не вернулся. Потом, лет через пять, появляется неизвестно откуда. Начинают его расспрашивать, а он ничего не помнит. Это — худший вариант, если с заданием не справишься. А лучший — героем будешь. Риск, сам понимаешь... Кто не рискует — тот не пьет шампанское. Так что, согласен, по рукам?
Задумался я... Жаль брата стало — сердечник, без рыбалки жить не может, возил его до сих пор еженедельно на речку.
А он дальше соль на живые раны сыплет:
—    Не ты один в такую ситуацию попадаешь. Когда-то был царь, Одиссеем называли. И женушка у него была, Пенелопа. После государственной службы домой усталый возвращается, а Пенелопа со служанками лясы точит о богах олимпийских. Он ей — слово, а она ему, богами олимпийскими озабоченная, — три в ответ. Так и у тебя получалось. Какой тут ужин?.. Терпел он, терпел, а потом команду таких же, как и сам, страдальцев, собрал и в море подался. Это потом говорить начали, что он золотое руно поплыл искать. Но, поверь мне, все иначе было. Заодно он и Пенелопу решил проучить, проверить, верна ли она ему. И вот, когда он поплыл, когда к ней сваты со всех концов мира поперли, когда горюшка тяпнула, тогда и узнала, что потеряла...
Подумал: «Одиссей не побоялся царство потерять, а мне что терять?» Говорю:
—    Так и быть, когда пройду тесты, да и все остальное, машину не трогай, объявления не вывешивай. Ты лучше слух пусти, что меня в шпионы завербовали. Я ключи от машины и документы на нее брату оставлю, а ты вместо меня будешь с ним на рыбалку ездить.
Опять он глянул на меня, прямо в  глаза,  усищи  пальчиками  распрямил — на таракана стал похож. Взглядом своим, как шилом, сердце пронзил  и говорит:
—    Подумай. После, когда расписку дашь, будет поздно. А меня как черт понес, человек горячий:
—    Вызывай на собеседование!
Что ж, назавтра приехали ко мне на работу, переговорили о чем-то с начальством, пригласили меня в черный автомобиль с тонированными стеклами, увезли к себе в здание, на двери которого никаких вывесок нет. Завели в какой-то кабинет, где тяжелые шторы на окнах. За стол посадили. На столе, как и положено, — три телефона, графин с водой, стакан, монитор. Начали разговор. Двое со мной говорили, а третий, в темных очках, в шляпе, надвинутой на самые глаза, сидел в углу  кабинета и молчал — не советовал,    не спрашивал. Покосился я на незнакомца и — вздрогнул... Это же он, тот дружок, с которым когда-то на рыбалке познакомились, который вчера сватал меня на дело серьезное. Очками прикрылся, шляпой, на глаза  надвинутой,  но — усы, усы торчали все те же — как у таракана... Лицо, как говорил один мой друг, никакой биографией, никакими документами не прикроешь...
Второй  друг,  интеллигент  по  происхождению,  то  же  самое   говорил:
«Гены пальцем не прикроешь». Этот друг очень гордился своими генами, доставшимися ему от деда. Он в какой-то секретной лаборатории изучал гены и мемы. Что такое мемы — не знаю. Только сядем за стол, выпьем по рюмке, он и начинает задумчиво:
—    Если бы вы знали, ребята, что такое гены и мемы... Они же, может, самостоятельные. Они нами управляют лучше всякого начальства, передаются от одного человека к другому. Они, может, — и тут он обязательно палец вверх поднимал, — хотя и невидимые, но составляют суть жизни... Вот, сами посмотрите...
После этих слов он доставал фотографию из кармана и нам показывал. На ней дед бородатый красовался. Как и дед, друг тоже бороду отпустил... Похожи они были как вылитые. Особенно бородами... Показав нам фотографию, друг обычно говорил:
—    Мой дед когда-то самостоятельный был, три жеребца в хозяйстве у него было, овец загон — хозяин был настоящий... После раскулачили, рухнуло все... Но, как ни подумай, гены его свое дело сделали — вот, видите, хотя лошадей у меня и нет, но ведь и я не пропал, сам в люди выбился, кандидатскую слепил, в науке не последний человек... Давайте, ребята, за гены рюмку поднимем... Их пальцем не раздавишь...
После таких заявлений нам ничего не оставалось, как с другом согласиться...
Однако вернемся к моему секретному заданию. Конечно, я и виду не подал, что знаком с усатым. Да и он сидел молча, будто не знал  меня.
А может, надеялся, что не узнаю его?
Собеседники серьезные попались, не охламоны, при галстуках, но и я   не лыком шит. И они как раз тем же интересовались, чем и я в свободное от работы время. Только тут до меня дошло, почему на меня пал выбор. Деликатненько они подводили разговор к главной теме, пока я не ляпнул:
—    Да что вы все крутите-мутите?.. Вы думаете, я ничем, кроме работы, не интересуюсь, не читаю ничего? Я не только неземными цивилизациями интересуюсь, а даже и о виванах летающих знаю...
У них и рты открылись. Конечно, где им о тех виванах знать, у них своей работы хватает.
—    А что это такое, виваны? — спрашивают.
Ну, я и давай им объяснять, что такое виваны. Заодно и о богах космических рассказал, которые некогда на земных девушках женились. У меня такие папки собраны, такие вырезки из прессы, что им и не снилось. Они и не знали, что я самостоятельно вел расследование о внеземных цивилизациях еще с тех времен, когда о них в открытую говорить боялись, на кухнях за бутылкой перешептывались, да и то — с опаской... Многое я им объяснял...
Переглянулись эти двое между собой, покачали головами — видимо, подумали, что я им подхожу. Тогда один из них и говорит:
—    Что ж, пиши расписку.
И тут же подсунули чистый лист бумаги. Ручку в руки сунули. Да не обычную шариковую, а какую-то специальную, с зелеными спецчернилами. Видимо, чернила эти ничем вывести нельзя. На черненьком корпусе ручки золотая гравировка вязью была выведена: «Для секретных расписок».
Красивая была ручка.
На белоснежной мелованной бумаге я и начал писать:
«Расписка
Я, Базыль, родом из Житива, клятвенно обещаю после сегодняшнего дня хранить вверенную мне тайну, в которую меня посвятят
...»
Только я размахнулся, чтобы расписать свои будущие обязательства и вечные клятвы, как тот, в темных очках, который молча сидел в углу кабинета, сказал:
—    Не только нашу, но и общечеловеческую тайну...
Тут я и поперхнулся... Воды попросил в стакан налить... Переписал, как мне подсказали, ту расписку, отдал им белоснежную бумагу с зелененьким текстом, а красивую ручку незаметно в карман пиджака положил. Думал, на память останется. Ан нет, — очкастый, хотя и был мне другом, все заметил, говорит:
—    Ручку, ручку на место положи...
 Пришлось отдать. Ну, думаю, вот где настоящие дела ведутся...
Так все и завертелось. Прошел тесты разные: и на сообразительность, и на психологическую устойчивость, потом спецкурсы начались, спецподготовка да еще — молчание вечерами, когда красотуле своей ничего не мог ни сказать, ни объяснить.
Парни из спецорганов, те, что под утро домой к своим красавицам возвращаются и ничего в свое оправдание не могут сказать, хорошо знают, на что намекаю... Оправдывая себя, вспоминал царя Одиссея: подожди, подожди, красавица моя ненаглядная, вернусь героем, тогда все тебе припомню, до последнего твоего словца, которым ты меня ругала.
Когда все решилось, с коллегами по работе по-человечески попрощался. Само собой — отвальную организовал. Застолье было хорошее, говорили обо мне слова теплые. Скажу по секрету: если хотите услышать, что будут говорить о вас на ваших же похоронах — организуйте отвальную... Одна женщина даже стишок мне посвятила. Она недавно в соседний отдел пришла, видимо, разного обо мне наслушалась. Может, и видела меня, веселого, когда ребятам анекдоты рассказывал. Встала из-за стола, заставленного едой и питьем, листочек из сумочки достала и, раскрасневшись от волнения, звонким, как колокольчик, чистеньким, не прокуренным голосом сказала, время от времени поглядывая на меня:
— От имени нашего отдела я посвящаю вам стихотворение.
В последнее время люди почему-то стихи начали сочинять. Везде, на гулянках разных, только и слышишь: «А теперь я вам стихотворение прочту. Сам сочинил...»
Начало ее стихотворения и сейчас помню:

Базыль, Базыль, в краях далеких

Ты про друзей не забывай.

Девчат красивых, синеоких

Ты там почаще вспоминай.

И дальше в этом стишке какие-то намеки были на предстоящую встречу, на которой расскажу, где бывал и что видел...
На работе слухи пошли, что меня в шпионы завербовали. Одни говорили, что под прикрытием посольства буду работать, другие, что в глубокую резидентуру запускают. И все почему-то жалели меня.
Смотрел я на эту раскрасневшуюся поэтессу и тоже жалел... И думалось невольно: вернусь, синеокая, тебе первой о шпионстве своем расскажу, темными вечерами в самое ушко шептать буду.
Ну, а потом мои будущие похороны танцами и песнями сменились. Ох, и скакал же я на тех танцах! Хорошо мы пели:

Ой, седой конь бежит,

Под ним земля дрожит.

Ой спонаравилась,

Ой спонаравилась

Мне одна девушка...

Не так та девушка, как ее личенько...

Как это здорово: петь и чувствовать сладкое единение с хорошими людьми, его, может, только через песню и почувствуешь! Ведь что еще, скажите мне, помимо народных обычаев и народной песни нас связывает и может объединить?
 Затем к брату-сердечнику подался. Секретов не раскрывая, рассказал, что к чему и с чего все началось.
А он тоже в горячей воде купаный — тут же со своим советом:
—    Разводись, если так допекла! И — делу конец, и никуда уезжать не надо!
Подумал я и говорю:
—    Если каждый мужчина начнет разводиться после семейного скандала, ты даже и представить не можешь, что будет твориться на свете. Такая наша мужская доля.
—    Какая доля? — вытаращил глаза брат.
—    Терпеть женские выходки до конца своих дней. Они же без слез и скандалов не могут жить, они как-то по-другому мыслят... И беды все начинаются, когда мы, мужчины, думаем, что женщины такие же, как и мы, когда к своим делам стараемся их приучить... Не надо этого делать, они просто — другие, совсем по-другому думают. Мы, мужчины, если что надумали — тут же и принимаемся за дело: работаем изо дня в день, глаза к звездам не поднимая, молотка или топора не выпуская из рук. А они что делают обычно? Они и не думают браться ни за какое дело, прежде всего придумывают, как бы нас скорее к своим рукам прибрать. А дела им наши — как попу гармонь нужны... Вот поэтому они слезами нас донимают, ежедневно на себя новые кофточки натягивают, помадятся, как могут, подкрашенными глазками  берут нас в плен. Вот так они свое дело сделают, а потом уже командуют нами как им  вздумается...
—    Тебя и обуздает... — сомневается брат.
—    А-а, чего, — успокаиваю его. — В хорошие и мягкие ручки я всегда готов отдаться... Короче, того в темных очках из спецорганов помнишь?
—    Помню, — откликается брат. — Юркий он очень. Он то под нашего крестьянина косит, то под европейца... С каждым человеком по-разному говорит...
Ключи от машины на стол кладу:
—    Он позвонит тебе, позовет на рыбалку. Пока меня не будет —   ездите.
Вот там, на рыбалке, ты его и воспитывай, приучай к слову родному.
—    А как же без него, слова родного, обходиться? Без обычаев своих и народ исчезает, в население превращается... Ты что, не знаешь, что слово — не звук пустой? Неужели не знаешь, что слово на генетический код человека влияет? Как и вода, так же слово человека как лечит, так и калечит. Это не я, а ученые доказали. Люди об этом и без ученых знали, когда над водой шептали свои заклинания и водицей заговоренной деток лечили... О-о, мы еще  не знаем толком, что такое — слово, язык родной... Как думаешь, почему так сложилось, что у каждого народа язык свой?.. Как только язык исчезает, так и народ тут же исчезает... А-а, что тебе, балбесу, объяснять!..
Глаза прячет и глуховато:
—    Вечно тебя заносит, как тех ивановских придурков.
Об этих водилах из знаменитого Иванова я как-то брату рассказал.
Пришлось с ними ночевать на трассе. Остановились за городом. Машины рядом поставили, костер развели, ужин готовить начинаем. Смотрю, один под
«КамАЗ» полез ни с того ни с сего, кардан начинает откручивать. «Зачем?» — спрашиваю. «Подопью — поеду», — отвечает. Второй молчком у костерка сидит. Поужинали. Само собой — по рюмке выпили. Спать пора укладываться. Этот, который кардан открутил, в машину залезает, заводит и газовать начинает  на  всю  катушку,  рулем  крутит,  сигналит  время  от  времени  — едет...  Второй куртку  натягивает.  «Ты  куда  на ночь глядя?» —  спрашиваю.
«Пойду похлопочу», — отвечает и в темноте исчезает. Сижу у костра, звезды в небе считаю и не знаю, что делать. Один — газует, второй — черт знает где... Наконец через час второй возвращается. С фингалами, в синяках, избитый на яблоко горькое... Подходит к машине, кабину открывает и говорит первому: «Тормози, приехали...» И действительно, первый машину глушит, спрашивает: «А ты похлопотал?» — «Похлопотал», — отвечает второй. «Ну, тогда спать давай укладываться...»
Смотрю на брата и — не до смеха мне. Исхудавший после операции на сердце, он никуда особо не может пойти, и для него рыбалка сейчас — единственное избавление от этого ужаса холодного, который неожиданно ни с того ни с сего накатывает на всех сердечников. По самому краешку жизни ходит. И что думает он, чем утешает и оправдывает дни прожитые?
И он еще куда-то лезет... Здесь здоровье лошадиное нужно иметь...
Глядя на ключи от машины, брат все так же негромко, на меня глаз не поднимая:
—    Дома сидел бы, горя не зная...
—    Ничего, все в жизни познать надо, — отвечаю и в окно смотрю. А там во дворе в песочнице мальчик лет трех играет. Рядом на лавочке мама сидит, газету читает. Время от времени глазками туда-сюда стреляет. Ногтики на ножках крашеные, причесочка, фигурка — все как положено. Такие красавицы годика три как посидят с малышом в своей квартире, потом голодными тигрицами на улицу вылетают... Ничего, — повторяю брату, — все в жизни познать надо. Мой дружок в шестьдесят женился на двадцатилетней.
—    Ну и как, нажился? — за спиной слышу.
Вспоминаю анекдот про пожар, испепеливший и дом, и сарай — все дотла, и хозяина, который, на пепелище стоя, хвастался соседям: «Но ведь и мыши сгорели...»
И говорю:
—    Зато свадьба была хорошая. Я на той свадьбе был. Два дня пел, плясал, ноги отбил... На всю жизнь запомню... Молодой на свадьбе деревянную скалку подарил. Показал, как пользоваться... Что с нее возьмешь, — неопытная еще, неумеха... А скалка подходящая. Ударишь один раз по глупому лбу — две недели синяк не проходит...
—    Скалка хоть целой осталась? В другой раз рассмеялись бы...
А  теперь  —  нет...   Глянул  на  брата.  Насупился,  как  еж,  приуныл.   И так — метр с кепкой, а теперь, кажется, еще меньше стал. И так защемило в душе, так стало жалко такого худого, который без машины никуда не сможет выбраться, ни на речку, ни на озеро, так как сил не хватает таскать на себе рыбацкие снасти. Тут уж и я глаза спрятал и ушел.
Как вор, укравший чужое счастье.
Когда со своей красавицей прощался, сказал ей, наконец, что отбываю на задание, она расплакалась, оправдываться начала, вспомнила про эти сериалы, говорила, что сейчас до конца дней смотреть не будет. Обняла меня, Базылёчком родным стала называть и шептать начала, что когда-то шептала... Если бы не эти ее слезы, то я, может, и гоголем подался бы на улицу, а так в груди начало покалывать. И как-то по-другому стал смотреть на бестолковую, в чем-то несчастную хлюндру житивскую, которая, как и многие женщины, одно только и видела: днем — работу на бездумном конвейере, а вечером — неубранную квартиру,  белье, кухню с вечно немытыми тарелками. Изо дня в день одно и то же городское... И еще, как счастье единственное — сериалы. А я их, болван, надумал было запретить ей смотреть. И так стало жалко  ее.
— Ничего, потерпи немного, вернусь, и мы в лес за ягодами сходим, а может, и за грибами, — примирительно и даже виновато сказал.
А что еще мог сказать? Что расписку дал?..
Что при спецзадании вход есть, а выхода...
Из квартиры вышел, а в глазах все еще стояли седые прядки ее волос, набухшие вены на руках. И запах... Привычный молочный запах ее тела перебивал все...

2

Который год на околоземной орбите велся монтаж первого в истории человечества звездолета. Раз за разом стартовали с космодромов засекреченные номерные ракеты. Они по частям доставляли на околоземную орбиту все то новейшее и сложнейшее, что могло разогнать звездолет до тех невероятных скоростей, при которых время на нем начинало замедляться: ионный двигатель, солнечный парус, компьютер самообучающийся, посадочный модуль...
Скептикам же, все еще сомневающимся в правдивости моих приключений, могу и формулу привести — ее на спецкурсах мне показали. Вот  она:
T=t0/N1-v2c2
В формуле этой при большой скорости — буковка V — время на звездолете — буковки Т ноль — будет замедляться по сравнению с обычным временем — буковка Т, — в котором будет жить она, красавица моя  ненаглядная.
Вы, скептики и неверующие, спросите ученых мужей, и они подтвердят вам, что я — не лгун, что все вышеприведенное называется парадоксом близнецов.
Сегодня могу сказать, чем была вызвана такая засекреченность первого  в истории человечества полета к звездам, до сих пор недостижимым. Хотя, казалось, все должно быть наоборот: вот и настал тот миг, когда человек с земной колыбели вышел по-настоящему и впервые под солнечным парусом, разогнанный ионным двигателем, направляется к звездам — радуйся, радуйся, человек... Ан нет, сверхсекретность понадобилась.
В последнее время на Земле резко участились различные катаклизмы: землетрясения, цунами, тайфуны, невероятные многодневные ливни и тут же невиданные холода — все обрушилось на человечество. Стремительно таяли вековые ледники, снежные полярные шапки за десятилетия уменьшились    на треть, Гольфстрим — океаническое течение — менял направление, а это означало большое оледенение всей Европы и Англии, не говоря о странах Скандинавии.
В земной атмосфере тоже черт знает что творилось. То в Африке, то в Мексике — всюду появлялись летающие тарелки. Пошли слухи, что военные летчики, которые пытались сбить эти тарелки, тут же начинали страдать от непонятных болезней, благо никакие ракеты те тарелки не могли достать, так как они, тарелки, мгновенно разгонялись и так же мгновенно останавливались, были видимыми и невидимыми.
Людей днем и ночью беспокоили загадочные полтергейсты: предметы двигались сами, в пустых комнатах  слышались голоса, открывались краны,  и вода из них ручьем лилась, огонь ни с того ни с сего вспыхивал, и одежда горела на живых людях — страхи какие-то начались, а мужи ученые — как воды в рот понабирали, ничего не могли сказать.
Появились люди, которые утверждали, что у них в головах звучат какието голоса, дают команды... Некоторые говорили, что их неизвестные существа к себе на летающие тарелки брали и там над ними опыты проводили. Конечно же, этих, у которых голоса в головах звучали, тут же в дурку отправляли, лечить начинали, да толку мало было, так как действительно — может, те люди и не виноваты были?
Ученые мужи выступали с различными гипотезами. Одни заговорили о губительном парниковом эффекте — его человечество создает своей деятельностью. Вторые — об очередном эволюционном этапе, который неизвестно чем закончится. Может быть, даже и машинной цивилизацией, а ей человечество не понадобится. Дескать, если кто и останется в живых в той цивилизации, то будет бесправным рабом, обслуживающим роботов и машины мыслящие. Третьи выдвинули гипотезу, что Земля — живой организм, вроде клетки...
Как это всегда бывает в ученом мире, пылкие споры разгорелись по поводу последней гипотезы. И правда, если согласиться, что Земля — живой организм, который думать может, то что же тогда получается? Тогда кто такой человек? Ради чего и зачем он существует на Земле?..
О-о, сколько хитроумных вопросов появляется, если согласиться, что Земля — живой организм! Скажу сразу: не берусь решать эти вопросы, вам их оставлю...
И вообще, как думается мне, в последнее время люди многое узнали, — и правилами, и законами себя оплели, гордыми стали, — а между тем что-то выветрилось из их душ...
Да не буду, не буду долго рассуждать про необъяснимое, что на человечество надвигалась со всех сторон. Про это вам расскажут политики и философы умные. Они же, политики и философы, ежедневно выход подсказывают, когда по телевизору советы дают. Я же добавлю только, что у некоторых ученых созрела мысль, будто летающие тарелки и земные катаклизмы имеют между собой определенную связь. Примерно в это же время ученые из СЭТИ — международная организация, которая через телескопы неземной разум постоянно ищет в просторах космических, — зафиксировали из дальнего космоса сигналы искусственного происхождения.
Специалисты тут же занялись расшифровкой этих сигналов. В средства массовой информации, как вы хорошо помните, просочилось сообщение об этих загадочных сигналах. Но чтобы успокоить людей и не создавать лишнего ажиотажа, тут же была запущена деза — мол, никаких искусственных сигналов нет, ошибочка вышла, вместо них открыли очередной пульсар...
Как ни крути, но получалось, что человечество стоит на пороге прямых контактов с неземными цивилизациями.
Вспомнились мифы разных народов, где говорилось о пришествии и нашествии с небес неизвестных существ. Вспомнились представления о колесницах огненных, что в небе тысячелетия назад летали, и откуда на землю огненные стрелы летели. Рисунки наскальные и изображения в пещерах подземных вспомнились: на них отчетливо просматривались как существа в скафандрах, так и сами космические ракеты. Пророки и предсказатели  вспомнились — и Нострадамус, и болгарская Ванга. Да и те же тексты библейские совсем по-другому начали читаться, совсем другой смысл в них стал открываться.
Первыми за тему неземных контактов ухватились кинорежиссеры — люди боевые и цепкие, которые всегда стоят во главе нового прогрессивного мышления. В своих гениальных оскароносных фильмах и мультфильмах они понемногу, постепенно начали готовить растерянное человечество к долгожданной встрече... Здесь предлагались разные варианты, — и оптимистичные, и пессимистичные. Насмотревшись тех фильмов со спецэффектами, многие зрители в растерянности сами себе не могли  сказать, где  — реальность, а  где — киновыдумка...
Вообще, если речь зашла о кинорежиссуре, то заодно стоит вспомнить и о телевидении...
Так случилось, что без телевидения, где хозяйничали политики, хохмачи и кинорежиссеры, люди уже и света не видели. Они ежедневно только тем и интересовались, как жили-были политики, десять хохмачей, что с телеэкрана не сходили, кинои телезвезды разного пошиба.
Так вот, как раз тогда был срочно запущен секретный проект строительства звездолета. Ждать беду на Земле не было смысла, надеяться на сладкие режиссерские сказочки также не стоило, надо было самим направляться к планете Дзета, откуда земляне принимали сигналы искусственного происхождения. Можно только представить, что начнется на Земле, когда нечисть космическая на нее обрушится. Тут уже никакой Бэтмен, никакие супергерои не помогут.

3

Не буду утомлять долгим описанием межзвездного путешествия, благо, его и не помню — был летаргический сон, закончившийся, когда звездолет приблизился к планете Дзета, посылающей сигналы искусственного происхождения. Автоматизированная система в нужное время разбудила меня, я сразу же перебрался в посадочный модуль, который отделился от звездолета и начал снижаться к поверхности планеты.
Как только посадочный модуль окутался белоснежными облаками, сразу же — поверите ли? — откуда ни возьмись возле него появились блестящие летающие тарелки. Окружили. Почти так же, как мотоциклисты в шлемах окружают лимузины политических деятелей, которые время от времени с мигалками и воем проносятся по городским проспектам. Я напрягся — неужели в плен берут?
Через иллюминаторы модуля смотрел вниз. Под облаками открылась мне красивая планета, как на ладони показалась — зеленые равнины, высокие горы, на вершинах которых белели снежные шапки. С гор в равнины стекали речки извилистые. Я увидел разбросанные по всей планете пирамиды, упирающиеся вершинами в облака. Я начал осмысливать: а не здесь ли спрятана загадка наших земных пирамид? Они же как две капли воды похожи на наши. Только эти, неземные, намного больше. А на вершинах пирамид имелись огромаднейшие километровые круглые блестящие купола. Что это были за купола, зачем они? Может быть, — подумалось, — это те сверхмощные антенны, через которые к нам на Землю передаются сигналы?.. От пирамиды к пирамиде летающие тарелки планировали, то мчась низко над землей, то устремляясь ввысь. Тарелки выглядели так же, как и те, которые окружили мой посадочный модуль. На равнинах повсюду виднелись поля и леса — они были разделены на правильные прямоугольнички. Через увеличительное стекло иллюминатора начал я пристальнее всматриваться в поля  и леса. И увидел — не поверите, — что на полях растет кукуруза, пшеница колосится, а все то, что за леса принимал, было финиковыми, оливковыми рощами...
Тогда и мне открылась тайна происхождения на Земле кукурузы, пшеницы, лечебных фиников и оливок, — как слышал от ученых людей, не могли они сами по себе на Земле появиться — генетика у них другая, неземная... Как ученые говорили, были кукуруза и пшеница пищей богов, прилетавших из космоса на Землю: они некогда темное человечество понемногу просвещали, тайные знания людям передавали, настолько важные и тайные, что их могли знать только жрецы египетские. Поэтому рабы под руководством жрецов египетских и смогли построить пирамиды загадочные, секреты которых  и по сей день никто не может разгадать. Вот так-то... Ясненько мне стало, откуда к нам те боги прилетали когда-то... Может, даже и тайна пчелок трудолюбивых, коллективным разумом живущих, здесь скрывалась? Да и только ли одни пчелки коллективным разумом живут... А муравьи, что в миллионные колонии собираются, а птицы, а звери, повязанные невидимой связью между собой и живущие мирно? Вот где — мне стукнуло — откроются тайны многие, вот почему мне расписку предложили написать... По всему было видно, что на этой планете — как уже говорил, она Дзета называлась — какие-то разумные существа свою деятельность вели. Повсюду — на равнинах зеленых, в огромнейших горах имелись километровые ямы. Одни ямы были пустые, а в других — машинами землю разрывали. На лентах конвейерных со дна ям наверх земля выносилась и тут же в закрытые строения подавалась. В строениях трубы высоченные торчали, из них белесый дым сеялся. От пирамид высоченных гладенькие и ровненькие дороги разбегались во все стороны, по ним машины бегали... Присмотрелся и удивился: умненькие были те неземные существа, потому что машины их не просто так по дорогам бегали, от пирамид они непрестанно вывозили что-то к пустым ямам. Видимо, сбрасывали отходы  деятельности своей. Мусор сбрасывали, — что тут говорить...  У нас мусор сбрасывают за городами в горы высочайшие, а они, ишь, умные, в ямы сбрасывали...
Помимо полей и лесов я море увидел — белопенная полоска вилась вдоль берега... По морю их громаднейшие корабли плавали. Еще там, в море, на сваях толстенные сооружения высились, из труб высоченных в небо дым клубился.
Но как ни присматривался, никаких живых созданий ни на равнинах, ни в лесах, ни на полях я не увидел.
Неожиданно услышал голос в своей голове...
«Ну вот, теперь, если живым вернусь, и я в дурку загремлю», — это было первое, что подумалось.
Но знал я, что не сумасшедший, благо тесты на психологическую устойчивость прошел.
Услышал я голос неземного существа. Голос очень напоминал левитановский бас, который некогда передавал важные тассовские сообщения:
— Привет тебе, посланник дальнего разума. Сейчас мы направим твой посадочный модуль на площадку, где сможешь опуститься. И впредь, чтобы тебе было удобнее, доверься нашим действиям и рекомендациям.
Конечно, я был подготовлен к различного вида контактам, при мне даже  и оружие имелось, как индивидуальное, так и общекорабельное, с мощным энергополем. Оно оберегало мой посадочный модуль от кого и чего угодно, но только сейчас я понял, что все начинается совсем иначе, чем представлялось. Да и каким образом я мог противостоять этому левитановскому басу, который сам по себе в моей голове хозяйничал?
Тут же кнопки на пульте управления модуля сами, безо всякого моего участия, пришли в движение.
«Полтергейст, — мелькнула мысль. — И тут он завелся, не только на Земле хозяйничает...»
Под управлением невидимого полтергейста посадочный модуль стал стремительно спускаться к поверхности планеты Дзета. Вместе с моим модулем опускались и летающие тарелки. Бетонная площадка показалась. На нее и опустился мой модуль посадочный. Летающие тарелки не отставали — низенькие, окружив меня, они зависли над площадкой. Одиннадцать штук их было, ровно одиннадцать, как сейчас помню.
Затем под тарелками появились подставочки, по три штуки в каждой, на эти подставочки они и опустились. В каждой тарелке открылись снизу доселе невидимые дверцы, и оттуда лесенки показались...
О ком вы сейчас подумали?
Правильно, правильно вы подумали — показались они, знаменитые гуманоиды, которых вот уже сколько лет человечество встречало на Земле.
«Столько людей ни за что в дурку запрятали», — опять почему-то подумалось мне о тех несчастных, которые правду хотели донести. Были гуманоиды разные — наши земные свидетели не лгали, — и высокие, метра под три, худые, плоские, долговязые, и маленькие, не больше метра, пузатенькие карлы, о которых так часто писала земная пресса и которых облюбовали вездесущие кинорежиссеры. Головы у них — и без меня знаете — были овальные, чем-то напоминали яйцо куриное, глазки узковатые, выпуклые и немигающие. Вместо ушей и носа — какие-то дырочки у них были.
И еще я смикитил — лапки и ноги их были гибки, как шланги резиновые, водой заполненные. Цвета гуманоиды были разного, карлы — зеленоватые,  а долговязые — землисто-серые... И еще заметил — как только долговязые ко мне боком становились, их едва было видно, слишком уж худыми были... Все — и карлы, и долговязые — как только из своих тарелок выбрались, сразу же окружили мой посадочный модуль, уставились на него.
Шлюзы посадочного модуля сами по себе открылись, — как человек сообразительный, я догадался, что снова полтергейст сработал, — и хочешь не хочешь,  а пришлось идти к этим нечеловеческим созданиям. Конечно   же, перед этим бортовая автоматизированная система проверила атмосферу Дзеты — оказалась она такой же, как и на Земле. И тут я понял, почему эти создания нашу землю облюбовали...
Только показался на трапе посадочного модуля, как гуманоиды лапками на меня начали показывать, за головки хвататься — пожалуй, я им очень неприятен был.
Поверьте, они мне тоже не ангелами показались.
Почему-то вспомнил белорусочек наших, самых красивых во всем мире: в юбочках коротеньких, в платьицах приталенных с длинными разрезами, ноженьки приоткрывающими, в кофточках легоньких... И как искоса, при необходимости, они умеют в глаза заглянуть — да сердце пронзить током сладким, и тогда уже — так получается — разум теряешь и щебечешь, щебечешь черт знает что, а они из тебя тут же веревки вить начинают, и веревками этими душу твою пеленают...
И впервые сомнение прорезалась: а стоило ли сюда переться, чтобы на эту гадость любоваться?
Спустился с трапа, вдохнул сухой, с каким-то хлорно-больничным запахом воздух — с непривычки аж голова закружилась — и увидел, как от группы отделился крохотный, с метр ростом, зеленоватый пузатенький гуманоид и направился ко мне.
Я остолбенел, вспомнив инструкции и рекомендации по поводу контактов с другими цивилизациями: не приближаться без надобности к неземным существам, не делать перед ними резких движений, первым на контакт не идти, оружие иметь при себе, но опять же — без надобности не применять его... Хотя, о каком оружии могла идти речь, если эти карлы и долговязые напрямую свои мысли в мою голову передавали?
Опять в голове своей услышал голос неземной. Но на этот раз это был не тот левитановский бас, нет... Это был обычный человеческий голос, какой то даже ласковый, — таким голоском обычно женщины приглашают в дом желанного гостя: заходите, дорогой, уже стол для вас накрыт...
Догадался, что сейчас со мной от имени жителей Дзеты пузатенький карлик говорит:
— От имени жителей нашей счастливой планеты Дзета рад поздравить вас с прибытием. Надеемся, что ваш визит будет полезен и вам, и нам. Сразу же успокоим — после карантинного срока, если пожелаете, — можете остаться у нас навсегда, а не захотите — на Землю вернетесь, благо, как вы догадались, контакты с землянами у нас есть.
«Ничего себе заявочки, — подумал я, — чтобы мне здесь оставаться?..
Выполнить бы график обследования, а там — ноги в руки и...»
Так думал я и смотрел во все глаза на зеленоватого пузеню, на других созданий, которые на меня вылупились и головами крутили да размахивали гибкими лапками.
Никаких других звуков я не слышал, как будто находился под водой, только ласковый голосок звучал в моей голове:
—    Просим вас не удивляться очень. Многое из нашей жизни в начале покажется вам странным, невероятным даже, но потерпите, поразмышляй те — для этого вам и дается карантинный срок, — а потом будете сами выбирать, где и как жить, а значит — сможете выбрать свою судьбу.
Перебирая гибкими ножками, крохотный карлик совсем близко ко мне подошел и лапку подал. В голове своей я услышал голосок:
—    Познакомимся, товарищ, младший брат по разуму.
Посмотрел я на гуманоида, на эту зеленоватую лапку — была она трехпалой, узкой... Заколебался: а вдруг своей лапкой он меня заарканит или через нее наградит какой заразой? И, была не была — взялся за ту холодноватенькую мягкую лапку. Ничего, жив остался... Никаким током меня не шарахнуло... И в то же время ласковый голосок в моей голове дальше звучал:
—    Еще раз приветствую вас лично, младший брат по разуму. Как вы догадались, мы можем обмениваться информацией как через воздух, так и телепатически. Сами видите, мы с вами установили прямой телепатический канал связи. Вначале вам будет нелегко с нами общаться, но мы очень постарались: специально усвоили ваши выражения, ваш, так сказать, стиль и образ мышления. В любое мгновение, когда вам захочется чего-нибудь, ясно и четко скажите об этом себе мысленно или вслух, и ваше желание тут же исполнится. Все это похоже на сказку, но вы сами увидите, что сказку на нашей счастливой планете мы давно сделали явью. Кстати, без всякой мистики, а всего лишь — благодаря прогрессивному мышлению...
Ждал я чего угодно, но вот такого варианта никак не планировал — чтобы какой-то голос в моей голове о каком-то счастье трындел, а я сделать ничего не мог...
—    Пить хочу, — пробормотал я пересохшими от пережитого губами.
И тут издалека-издалека как будто послышался шум волн морских, и в шуме этом прорезались отдельные голоса:
—    Есть контакт... Есть контакт... Он хочет пить... Подать ему  пить...
Долговязые и карлы головками еще больше закивали, подняли лапки кверху и начали ими махать — видимо, как-то поняли или почувствовали — откуда мне знать — просьбу мою.
Пузатенький от меня отвернулся, глядя на толпу гуманоидов, ту лапку, которую только что мне тыкал, вверх поднял, — полагаю, он был старший или начальник какой-то. Шум сразу же затих. Затем он опять повернулся ко мне, заглянул в глаза. Послышалось ласковое:
—    Что будете пить?
Как говорил друг перед свадьбой, когда женился на двадцатилетней, дела, дела начинались...
Представьте себя на моем месте: вот у вас секретная расписка, секретное спецзадание и спецподготовка, долгий летаргический сон, напряженное ожидание неприятностей, ответственность перед человечеством, а тут  на тебе — и голоса в голове звучат, и эта прохладная лапка гуманоида, которую я только что в своей руке держал... Если бы это сон был, то — можно понять, а тут — самая что ни на есть реальность... Один, друзей близко нет, поддержки не от кого ждать. Что будешь пить — спрашивают...
И тогда я заказал...
Правильно, вы правильно подумали насчет моего заказа.

4

Опомнился в комнатах, напоминающих гостиничный номер. Все имелось: и ванна, и туалет, и отдельная комната со столиком с непонятными блюдами, и еще комната, где одна стена была блестящей и матово-серой, а перед ней стоял стул. Сообразил я — видеоэкран.
И еще смекнул, что гуманоиды начинают со мной какую-то игру, и мне ничего не оставалось, как подчиниться их правилам. Пока выбора у меня не было.
Умывшись, зубы почистив, перекусив яствами неземными — это были то ли каши, то ли пюре, непонятно из чего приготовленные, их даже и жевать  не надо было, — я сразу же прошел в комнату с матово-серой стеной. Только сел в кресло, как засветился экран и на нем появился уже знакомый мне пузатенький гуманоид. Это был не обычный, а стереоэкран, возникло ощущение, что живой гуманоид маячит перед глазами, ротик его то открывается, то закрывается...
Он находился в какой-то комнате, напоминающей телестудию. И так же, как в телестудии, кто-то невидимый — оператор или режиссер, не знаю, как назвать его, — начал с гуманоидом всякие фокусы вытворять: тот становился то маленьким, то огромным во всю стену, то ни с того ни с сего блестящие глазки свои ко мне приближал, и тогда меня ужас охватывал...
Пускай бы все делалось по-человечески, пусть бы гуманоид ко мне в комнату зашел, за столик сел и разговор со мной начал. Так нет же — он, казалось, был рядом, и в то же время — не было его, каким-то неуловимым становился... И тогда подумалось мне, что не гуманоид главным был заводилой при знакомстве со мной, а все те невидимые операторы и режиссеры, делающие его то большим, то маленьким.
Видимо, и в земной жизни что-то подобное творится. Может быть, даже и политики всего лишь куклами являются, которые чью-то волю выполняют, когда по телевизору интервью дают, на различные симпозиумы ездят и делают заявления...
Гуманоид поднял лапку вверх и, глядя на меня круглыми глазами, сказал:
—    Приветствую вас снова. Сегодня начнем знакомиться с нашей цивилизацией. Я устрою вам цикл познавательных лекций. На экране кое-что увидите. Ничего от вас скрывать мы не собираемся, потому что вы для нас — гость желанный. Перед отправкой в межзвездное путешествие о нас, гуманоидах, вам говорили много глупостей, учили опасаться нас. Зачем?
Я смотрел на немигающие прохладные глаза-яйца, на гибкие лапки трехпалые, на щель узенькую, которую, видимо, ртом нужно называть, и понемногу начинал привыкать к этому неземному созданию. Про себя ему даже и фамилию дал — Лупоглазеньким окрестил...
Между тем лекция познавательная тут же и началась:
—    Законы природы одинаковы, как здесь, так и там, на Земле вашей. Мы прошли все те стадии развития, что сейчас вы проходите. Все было у нас: и войны между племенами и государствами, и конфликты разные...
Во время монолога Лупоглазенький исчез с экрана, — теперь я смотрел цветные клипы, наблюдал, как большие гуманоиды бились насмерть с малыми, видел поселения их, пылающие огнем... Ощущение появилось, будто я очередной фантастический боевик смотрю. Но я-то знал — никакой это не боевик, а жизнь реальная...
Во время этих мелькающих перед моими глазами клипов я слышал голос гида-гуманоида:
—    Настала пора, когда мы придумали фантики. Сразу же у нас стало меньше конфликтов, нам стало легче жить, и вообще, наш цивилизационный процесс перешел в прогресс, начал стремительно развиваться. За фантики можно было купить раба, еду, оружие...
—    Так вы о деньгах говорите, — вырвалось у меня. Я же не дурак, чтобы не понять, о чем речь.
—    Нет, деньги — это... — снова на экране появился Лупоглазый. — Как вам, земному человеку, лучше объяснить… Фантики были соединены со временем. Знаете, что такое время?
—    Конечно... Час, сутки, год — вот вам и пример времени...
—    А в философском смысле, в философском? — добивал меня Лупоглазый.
Тут я и руками развел.
—    Вот-вот, — почему-то обрадовался наставничек мой, — по секрету скажу, что никто не знает, что такое время.
И тут гид мой на шепот перешел. Сразу же скажу — с голосом гуманоида какие-то чудеса происходили. Как будто он актером был: то шептал ласково, то повышал голос, а то переходил на левитановский бас. Вот и сейчас он мне как бы некую тайну открывал:
—    Опять же по секрету скажу, что время имеет неразрывную связь с жизнью. Нет жизни — нет и времени. Если вы были ребенком, вспомните, — сутки для вас целой вечностью казались. А потом, когда повзрослели, годы замелькали как месяцы... Для вас день — одно мгновение из жизни долгой,   а для бабочки-однодневки — вечность, в которой она появляется, живет и погибает безвозвратно... Что есть время?.. Время дается вам в ощущениях. При катастрофах разных, если жизнь находится на грани бытия и небытия, время неожиданно растягивается, резиновым становится... Какая-то секунда растягивается в минуты. Кто подобное пережил — век не забудет... Можем ли мы представить время без живого вещества?
Молчал я. Думал. И о времени.
И о разумном учителе.
А он, тоже помолчав, продолжил:
—    Ваши философы утверждают, что время — это форма последовательной смены событий. Правильно я говорю?
Я плечами пожал на всякий случай, хотя форму эту после слов его, скажу честно, никак не мог ни почувствовать, ни представить.
—    А теперь, как человек разумный, подумайте: эти события кто-то… — и тут учитель мой лапку вверх поднял и почему-то еще тише зашептал: — Должен фиксировать. А кто он, этот кто-то? Кому дано это право? Вам? Мне? Или, может, бабочке, для которой день — целая вечность? У каждого из нас свое время. Может быть, его вообще нет. Может быть, есть только ощущение чего-то того, что скрыто от нас в будущем и — не больше?..
На это я вообще ничего не мог сказать, даже плечами не мог пожать. А он продолжал:
—    Но не будем  слишком  философствовать, поразмышляем о времени  на реальном примере. Возьмем вашу жизнь. Все вы деньгами пользуетесь. Допустим, вы нынче бедный, это — одно событие. А через неделю богатым становитесь, это — второе событие. И как это может произойти? Какая между этими событиями связь?
Молчу, глазами хлопаю.
—    Ну, как не догадаться... Я вам деньги одолжу, и вы — богатый. Так какова форма изменения событий?
Молчу, опять же — только глазами хлопаю.
—    Почему вы стали богатым? Потому что деньги получили... Как не догадаться... Между различными событиями новая форма появилась, и форма эта деньгами называется... Все просто. Вы сейчас поняли, что деньги имеют неразрывную связь со временем? Деньги — такая же философская категория, как и время. Без денег, как и без времени, ни одна цивилизация не может существовать.
Темнил он что-то, честно скажу, темнил!
—    Подожди, подожди... — сказал я, — не путай одно с другим. Деньги, они вот, — я щелкнул пальцами перед личиком гуманоида, — шелестеть в пальцах должны, а время...
Он посмотрел на меня внимательно, будто впервые видел, — снова в который раз невидимые режиссеры ко  мне его глазки приблизили, и тут     же у меня ощущение появилось, что помимо этих огромных черных глаз ничего в мире нет, были они как космические черные дыры, всасывающие в себя все живое и неживое, а из себя ничего не выпускающие... И голос его услышал:
—    Умный вы человек... Не зря вас сюда отправили... Все правильно, да не совсем... Вот поэтому мы фантики и придумали, чтобы от денег избавиться. Как потом я докажу, и вы сами в этом убедитесь, фантики этим от денег и отличаются, что напрямую связь со временем имеют. Никаких грабительских процентов у нас не было и в помине, мы просто сразу же договорились, что фантики с каждым днем все будут дорожать и дорожать... Поэтому у нас и выражения философские появились:
Фантики — это время. Время — это фантики.
Все делалось по справедливости, на философской основе.
Научные центры у нас возникли, где изучалась связь между фантиками   и временем. Огромные конторы появились, где фантики покупались и продавались. Специальные исследования проводили мы, формулы и законы открывали, с помощью которых, торгуя фантиками, можно было выгоду получить. У вас эта выгода прибылью называется. Об этой прибыли ваши классики-пророки написали толстенные тома.
Деньги — Товар — Деньги, вот как они писали... А между ними прибыль вклинивалась...
—    Да не дури ты мне мозги! — не выдержал я. — Про эту прибыль я тебе лучше анекдот расскажу. Один куриные яйца начал варить и продавать по такой же цене, как и сырые. Спрашивают у него: какая тебе прибыль с этого дела? А он: а навар, навар-то кому остается?..
—    Не понял я твой анекдот, — сказал мой наставничек. А потом опять его понесло: — Вот так у нас и пошла-покатилась жизнь с фантиками. Гуманоиды приобретали и сбывали фантики, торговали ими. Да не только гуманоиды, но и целые государства наладили торговлю фантиками: богатое государство продавало фантики бедному, а то в свою очередь одалживало их гуманоидам... Все завертелось, как в омуте...
Хотелось мне высказаться по поводу этих фантиков и игрищ с ними, но промолчал — ждал, чем же закончится эта забава.
—    С каждым годом фантиков становилось все больше и больше. Наши заводы по их выпуску работали днем и ночью. Каждый гуманоид стремился ухватить как можно больше фантиков, кто с фантиками — тот и пан... Разумеется — работать приходилось, и тут уж — неважно где и чем занимался гуманоид, главное — фантики уметь зарабатывать, вокруг них, как у источника целебного, жизнь бурлила... Новые ценности, новая общепланетная мораль начала вырабатываться у наших гуманоидов, и все это — и мораль, и ценности — так или иначе было связано с фантиками.
Но вот на нашу цивилизацию беда черной тучей надвигаться стала, из-за этих фантиков мироустройство едва не рухнуло...
Сколько было подделано фантиков, сколько краж и убийств из-за них на Дзете нашей совершалось! Ой-ей-ей, большая беда надвигалась на нас! Если честно говорить, то уже никто точно и сосчитать не мог, сколько стало этих фантиков.
Теперь уже Лупоглазый встал в натуральную величину. По комнате расхаживал и на меня искоса посматривал. Всмотрелся я в его лицо и впервые увидел некое подобие улыбочки.
...Или насмешки?..
Уста его восьмерочкой начали скручиваться, а глазки-яйца сужаться...
—    И что же вы тогда придумали?
—    Листики и браслетики. На то время наша цивилизация достигла вашего уровня. Компьютеры появились, через спутники мы создали единое информационное поле. На листики с помощью компьютеров могли записать, сколько у гуманоида фантиков, от нуля и до бесконечности... Допустим, заработал гуманоид за день десять фантиков — бац: через компьютер информация и заносилась на листик. И опять же, в магазине, например, гуманоид подносил на выходе листик к датчику специальному — бац: пять фантиков как корова языком слизала...
—    Да я и сам об этом хорошо знаю, почти то же и у нас было, — махнул я рукой. — Зарплату получишь, и она тут же исчезает, из кармана будто корова языком слизывает... Ты лучше расскажи, зачем вам браслетики понадобились?
Интересная, я вам доложу, беседа начиналась. И что удивительно, все больше своим становился для меня этот гуманоид. Теперь я отчетливо видел, что он улыбается.
А может, и насмехается...
—    Вы сообразительный и догадливый человек, — почему-то нахваливал меня Лупоглазенький. — Вам палец в рот не клади... Вы все на лету схватываете. Каждому гуманоиду при рождении мы вешали на лапку браслетик. И — все, все проблемы решались сами по себе, так как  все было  под контролем. На браслетик мы могли заносить различную информацию: где появился гуманоид, как себя ведет, как учится, какие нарушения, сколько фантиков имеет... Вау, сколько информации мы могли заносить на браслетик! Через околопланетное информационное поле — интернет повашему — мы объединили информацию из каждого браслетика в едином суперкомпьютере. И теперь уже, куда бы  гуманоид ни  пошел, чем бы  он ни вздумал заниматься, мы все о нем знали. В туалете покажется, — а нам уже известно... Ни листики, ни фантики нам не понадобились. Допустим, собрался гуманоид отдыхать. Он в спецконтору приходит, браслетик подносит к спецдатчику — ага, нарушений нет, фантики на счету имеет — может отправляться... Приехал он отдыхать на морское побережье, где финики и оливки созревают, а там уже ждут его, под контролем все, живи   и радуйся на всем готовеньком, ведь все оплачено: и номер, и напитки разные, и питание четырехразовое — райский стол называется, шуруй к нему, бери, что душа  пожелает...
Признаюсь, я чувствовал, что Лупоглазый посмеивается надо мной. Будто над неразумным ребенком. И слова такие находил... Что-то меня настораживало, чего-то он недоговаривал... Но самое удивительное, говорил логично, без запиночки, не придраться.
—    Жизнь стала бить ключом, прогресс пошел в наступление. Конторы и заводы по выпуску фантиков и листиков начали закрываться, число чиновников  сократилось, взяток не стало. Разные там паспорта, справки — все  это компьютер заменил. Жулья стало меньше. Дисциплина появилась, так  как все было под полным контролем. А куда деваться жулику — из космоса через спутники и браслетики он был привязан, как на цепи собака... И главное, повторюсь, сейчас никакой писанины, никаких документов не требуется — все-все можно заносить на браслетик и оттуда же, с браслетика, эту информацию в любой миг считывать.
—    Так ты покажи мне эти фантики, листики, браслетики.
—    А это — пройденный этап, — махнул перед моим носом лапкой гид или наставник — черт знает, как называть его.
Когда-то у нас на работе одного повысили в звании. Мы к нему — замочить нужно твое повышение. Он нам ручкой так же, как и Лупоглазый, маханул и говорит: «А это — пройденный этап для меня». Так и не замочили, пожадничал...
—    Нет их у нас. Вот я и говорю, что фантики — это время. Они как бы есть, а с другой стороны — нет их... Так же, как и время, — оно как бы есть  и между тем — его нет, потрогать его не можешь... На всей Дзете ни одного фантика, ни одного браслетика не найдешь. Как и ни одного листика...
—    Как? — удивился я и тут же вспомнил давным-давно прочитанное в книгах о будущем, которое наступит, когда деньги не понадобятся, когда все люди счастливыми будут. — У вас что — коммунизм наступил?
—    Да не путай ты коммунизм с прогрессом, — тоже незаметно на «ты» перешел Лупоглазый. — Мы чипы придумали, суперкомпьютер создали и в космос его запустили. Всю планету единым информационным полем охватили. Словно паутину накинули на всю планету. Еще лучше жизнь стала. Сейчас везде, где бы гуманоид ни был, он подключен к суперкомпьютеру, откуда может любую информацию выудить. Но так было только вначале. А дальше... Как ты думаешь, что было дальше, человек разумный?
«Ну, Лупоглазый, ты теперь уже в открытую издеваешься надо мной», — подумал я и сказал:
—    Вы, наверное, чипами заменили браслетики. И через чипы закрыли всю информацию...
—    Правильно, правильно рассуждаешь, гость дорогой, — разливался в моей головке ласковый голосок Лупоглазенького. — А куда же мы те чипы приклеили, как думаешь?
Пожал я плечами, а Лупоглазенький лапкой по голове застучал:
—    Сюда вживили... Чипы — они же крошечные-крошечные, как зернышко маковое. Сейчас, когда в наших головах чипы, ты даже и представить не можешь, как стремительно начала развиваться цивилизация. На новый виток вышли.
Смотрел я немигающими глазами на Лупоглазого, хотел что-то сказать, но не смог разомкнуть губы.
Вот тебе и игра в фантики, листики, браслетики... А Лупоглазый, казалось, от радости аж светился:
—    Вот спроси у меня что хочешь, и я тебе тут же выдам ответ. Ну, задавай свой вопрос, задавай!
Хотя он и был на стереоэкране, но, повторюсь, выглядел живее живого: маячил взад-вперед перед глазами моими удивленными, животик свой выставив, лапками помахивая и искоса с гордостью поглядывая на меня.
—    Сто двадцать девять в пятой... Сколько будет?
—    Ха-ха, — услышал в ответ. — Нашел о чем спрашивать... И тут же цифры посыпались...
Подумал я, вспомнил студенчество: бессонные ночи перед сессией, предметы и экзамены, которые потом, спустя годы, снились ночами. И  спросил:
—    А квантовую механику, термодинамику знаешь?
Опять Лупоглазый удовлетворенно хихикнул. Я и не заметил, как возле него появился стул, он уселся, лапки на груди скрестил, ножку на ножку забросил:
—    Тебе какой закон термодинамики объяснить: первый или второй? Может, о сути энтропии рассказать? Или формулы квантовой механики написать? Пойми: чипы напрямую связаны с общепланетным  компьютером, оттуда информацию скачивают и сюда, — по головке своей лапкой посту чал, — напрямую передают. Связь тесная.
—    Как это — передают?..
—    Вау-вау-вау, — удивленно развел лапками Лупоглазенький. — Неужели трудно догадаться? У вас радиотелефоны есть?
—    Конечно, — ответил я. — Фотографировать можем, не только разговаривать. Друг другу, как по телевизору, фотографии можем отправлять. Мы сейчас без них — как без рук. Детки в школу носят. В последних разработках все сплетено в единый блок: и диктофон, и телефон, и компьютер, и видеокамера, они через интернет людей объединяют лучше телевизора... Правда, недостаток один имеется: люди почему-то глупеть и глохнуть начали, считать могут только на калькуляторах, больных детей много стало рождаться, а причины никто не знает. Дети дружить перестали, в школу как на каторгу плетутся, под плинтусы готовы прятаться, времени совсем нет, только играми на телефоне и заняты. Мода новая появилась: сами себя, языки высунув, снимают на видеотелефон и в интернете демонстрируют. Днюют и ночуют детки в интернете, для них он дороже реальности. Многие от интернет-игр зависимыми становятся, не вылечить их никак... Книги не  читают...
—    О каких книгах ты говоришь?.. Книги — давно пройденный этап для нас. Как для вас папирусные свитки... Зачем они вам? От книг голова пухнет. Мы все книги в библиотеках отсканировали и через чипы их содержание в суперкомпьютер загнали. Книг у нас сейчас нигде не найдешь. Поэты, разные там писатели, которые пишут о каких-то переживаниях и размышлениях, давно исчезли на нашей Дзете, как у вас когда-то мамонты вымерли... С глаз долой — из сердца вон, как у вас говорят. Книги — всего лишь информация, не больше... У вас, кстати, писатели есть?
—    Писателей, как ты говоришь, много, а вот поэтов — мало, — отвечаю.
—    Вот-вот, мы книги ваших писателей в любой момент можем отсканировать, в суперкомпьютер загнать, а затем — бац! — через чипы в детские головки загоним. Образование у них будет по полной программе... Эту информацию готовую не только дети, но и ты без всякого труда можешь получить из чипа, который в твою голову вживлен. Захотелось тебе — бац! — ты уже обо всем знаешь... Бесплатно и без всякого труда — вот что самое главное.   А в библиотеке — глазки слепи, думай, разгадывай, что поэт хотел сказать. Все, что тебе нужно, ты спросишь у чипа, а он через компьютер тут же в твою голову ответ выдаст. Ты же знаешь, что мозг — компьютер тот же. И эти крохотные-крохотные радиотелефоны мы чипами назвали. Понял?
—    Понял, да не совсем, — сказал я. Каким-то уж слишком своим становился этот крохотный гуманоид. Уже и кожа его зеленоватая не смущала меня, и глазки круглые немигающие не тревожили. А что голосок его в голове звучал, то, честно признаюсь, уже и не задумывался:
—    Как же это информация передается?
—    Вау! — развел лапки Лупоглазенький. — Вас еще учить и учить. Темные вы люди...
—    Ну, ты уже особо не наезжай на нас! — Тут и я сдачи выдал, так задело меня.
—    Ладно, ладно, — примирительно поднял лапку Лупоглазый. — Информацию на первых порах мы передавали по звуковому каналу, через нейроны слуха. Телепатически, так сказать. Схема такова: Гуманоид — чип — суперкомпьютер — гуманоид.
Почти такая же замкнутая схема получается, о которой ваши классикипророки писали, когда говорили о деньгах — товар — деньги. Только теперь уже все делалось на современной научной основе. И самое главное, что вместо прибыли, которую якобы должен был получить гуманоид, он становился умнее, прогрессивнее. Понимаешь, деревня темная?
Ну, думаю, голопузик Лупоглазенький, я тебе еще припомню деревню темную!.. Но — молчу пока что... А он дальше хвастается:
—    Блокирована эта схема единым энергетическим контуром. Почти так же получается, как у нас с тобой, когда мы разговариваем.
—    А потом?
—    А потом... Мозг — компьютер, это тебе уже известно. Нашим ученым удалось расшифровать механизм передачи всех сигналов, не только звуковых и зрительных, но запахов разных, ощущений: тепла и холода, сладкого    и горького, приятного и неприятного. Нашли наши ученые и тот центр, где сигналы собираются, анализируются и где решение принимается на действие или бездействие гуманоида. Центр этот и есть то, что вы душой называете, своей сущностью, своим Я. Вот к этому центру, к душе вашей хваленой нам и удалось подключить чипы. И тогда нам такое поле деятельности открылось... Вау, какие возможности мы теперь имеем!
Хотя человек я сообразительный, да тут ничего не мог сказать. Видимо, у меня был слишком пораженный вид, поэтому Лупоглазый успокаивать  начал:
—    Ничего здесь необычного нет, никакой мистики... Мозг излучает энергополя, на них можно деликатненько через чипы воздействовать, корректировочку делать на энергетическом уровне. Тут такой прогресс начался, что вам, землянам, и не снилось... Лечить гуманоидов мы можем от болезней разных, особенно эффективным оказалось лечение социально опасных элементов. Закон у нас такой есть — о спокойствии нашей цивилизации. Закон Спокойствия и Порядка — так он называется. Согласно пункту второму третьего положения Закона социально опасные гуманоиды не должны собираться в группы более трех, а если ослушаются, то их тут же лечат в принудительном порядке. А такие у нас, тебе по секрету скажу, завелись. Некоторые не захотели себе чипы вживлять — хоть им кол на голове чеши и через дырку чипы туда загоняй... Они себя натуралами стали называть, надумали, гады, чипы из головок вытаскивать и на свалки выбрасывать... Короче, войну прогрессу объявили... Но их, натуралов, мало осталось, каленым железом мы их выжигаем... Огромнейший эффект получился при различных психологических отклонениях. Самое главное — при таком лечении гуманоидам не надо в больницу ложиться, более того, скажу по секрету, они и не знают, что их лечат... Суперкомпьютер за всеми чипами контроль ведет, как только отклонения в поведении гуманоида наблюдаются — сразу же корректировочка делается. Больницы мы закрыли, появилась экономия, эффективность деятельности увеличилась на тысячу двести процентов. Так что сам понимаешь, браслетики нам не нужны, мы их давным-давно выбросили на историческую свалку.
Как только он об исторической свалке сказал, я подумал почему-то о рабах римских, которым на шею металлические ошейники цепляли... Ничего за тысячелетия не изменилось — ни на Земле, ни на Дзете... Я поднял руку и, чувствуя себя учеником перед этим умным гуманоидом, сказал:
—    Хватит на сегодня. Хватит…
—    Что ж, твое желание для меня закон, — согласился Лупоглазый. —    Я исчезаю. Чтобы тебе не скучно было, дистанционник оставлю. На экране можешь нашу сегодняшнюю жизнь понаблюдать. Конечно, как гостя дорогого, мне хотелось бы повозить тебя по нашей счастливой планете, познакомить с гуманоидами, но извини, твой вид...
—    Что, не понравился вам? — буркнул обиженно я и тут же подумал:
«Тоже, красавец нашелся!» Лупоглазый закивал головой:
—    Тебя  элита встречала, предупреждены были — сам видел реакцию.   А если всем показать — начнется повальное нарушение «Закона Спокойствия и Порядка», на всей Дзете хаос начнется. Ты что, думаешь, если бы вдруг нас показали вам, землянам, не то же самое творилось бы? И еще... Видимо, начинаешь скучать по своей жизни, поэтому тебе сюрприз приготовили. Вечером представитель наш к тебе заглянет. Не пугайся, не удивляйся. Все, что он будет делать, — для твоей же радости.
И исчез мой наставничек вместе со стульчиком. А я только сейчас увидел на подлокотнике стула небольшой дистанционник.

5

Развалился я в кресле. Глаза закрыл и сам с собой, умным, разговор завел... Как говорил мой друг, тот, который когда-то на двадцатилетней женился, с самим собой, умным человеком, и поговорить приятно...
Что-то слишком Лупоглазенький меня нахваливал. Подозрительно это, очень подозрительно. Что-то он готовил мне, будто соломку подстилал...
Потом, отдышавшись немного, я взял дистанционник и стал нажимать на кнопки.
И увидел жизнь гуманоидную.
Вначале гуманоиды показались. Сейчас, когда я начал пристальнее всматриваться, увидел, что среди них есть мужские и женские особи. У мужских, как я догадался, на головах были небольшие, с кулачок детский, то ли рожки то ли бугорки. У женских рожек не было. Что удивило — одежды они никакой не носили. А если одежды на них не было, то, сами понимаете, у них и стыда никакого не было, не стеснялись они друг друга...
Затем показались огромные пирамиды. Оказалось — это их города. И были они накрыты сплошными прозрачными крышами. Щелкая пультом дистанционника, я начал путешествовать по городам. Там лифты огромные имелись, непрестанно одни гуманоиды вверх поднимались, а другие — вниз опускались; в коридорах длинных, освещенных невидимыми фонарями, были подвижные дорожки, а на них гуманоиды стоя ехали, одни — вправо, другие — влево. Щелкая пультом, путешествовал я по пирамидам, поднимаясь все выше и выше, до самого огромного блестящего купола, красовавшегося на вершине. И чем выше я поднимался, тем чаще видел в длинных коридорах на дверях кабинетов таблички:

Для служебного пользования

Только по коду

Доступ посторонним к суперкомпьютеру запрещен

Сами догадываетесь, что в эти засекреченные кабинеты я не мог заглянуть. Когда до самого блестящего купола добрался, то перед входом в него увидел огромную вывеску:

Глюонный генератор

Посторонним не входить! Смерть на месте!

«Вот тебе и на, — подумалось мне, — не только на Земле есть засекреченные организации, но и здесь их хватает...»
Машин дымящихся я там нигде не увидел. Да и зачем им были машины, если все продумано до мелочей, все скомпоновано?
Там же, в высоких пирамидах, и жилье гуманоидов находилось, и кабинеты-кабинки, где они работали. Сидя в огромных комнатах за длинными столами, отгороженными невысокими стеночками, они всматривались в какие-то прозрачные листики, лапками на них показывали да время от времени друг на друга поглядывали, ротики открывали — видимо, переговаривались... Но о чем говорили — я не слышал.
Магазины увидел. И действительно, Лупоглазый правду говорил: никаких кассиров там не было, даже датчиков на выходе не было: спокойно заходили гуманоиды, брали с полок разноцветные тубы и сразу же выходили. В тубах, как я догадался, и были те самые соки, каши и пюре, которыми меня кормили во время завтрака.
Когда полумрак окутывал планету, на небе появлялись искусственные светила, своими мощными прожекторами они освещали пирамиды. Догадался: гуманоиды спутники с большими зеркалами в космос запустили, зеркала свет их звезды ловили и на планету направляли — им ночь была не страшна.
Берег морской увидел, но гуманоиды в море не купались — в специальных бассейнах, под прозрачными крышами они плавали.
И вообще, когда смотрел на поля прямоугольные, леса, нигде гуманоидов не заметил. Да и зверей в лесах и на полях нигде не увидел, даже козявок никаких, птиц не  было  видно.  Вместо  них  летающие  тарелки  носились.  В этом была какая-то загадка. Видимо, гуманоидам слишком «сладки» их пирамиды: там они на свет появляются, там всю жизнь проводят и там же в небытие уходят, а леса и поля они только для своих нужд используют — чтобы кислород иметь, пшеницу с кукурузой выращивать. И не больше...
И еще глубже, в недра планетные, опустился — там тоннели имелись, а   в тоннелях носились быстрые снаряды-поезда, гуманоидов возили от одной пирамиды к другой.
В подземелье я заводы увидел, где пища варилась. Видел, как из пшеницы и кукурузы мука белая мололась, а затем из той муки пеклись различные пухлые булки, в них запихивались финики и оливки. Булки, упакованные в прозрачные пакеты, в специальные контейнеры на склады вывозились... И все это делали автоматы, установленные вдоль длиннющих конвейеров и гибких линий. Ни одного гуманоида на тех заводах я не увидел.
Там же, под землей, находились и другие заводы, где собирались спутники космические, подземные  снаряды-поезда,  непрестанно  носившиеся  от пирамиды к пирамиде. Видел, как там создавали детали и части новых пирамид, да еще знаменитые летающие тарелки — они не только над Дзетой носились, но и людей непрестанно тревожили.
Не только на поверхности планеты, но и под сводами подземными выращивались фрукты и овощи: в парниках огромных, фиолетовым светом освещенных. Вместо грунта, у корешков текли какие-то питательные растворы. Там же, в бассейнах и корытах длинных, плескалась рыба.
Специальные заводы я увидел, где фрукты и овощи перемешивались, в котлах варились, и вместе с рыбным фаршем в тубы цветные запихивались.
Разные у них заводы. Есть и такие, где еду из воздуха делают... Не верите мне, вруном можете называть — как хотите... Но, видит бог, воочию наблюдал цеха с конвейерными линиями, на которых и производилась неземная  пища.
В начале  линий  автоматы  кололи  шприцами  что-то  маленькое-маленькое, а потом  оно по ленте двигалось. Обдувалось то ли газами, то ли воздухом   из труб разных и само по себе расти начинало, увеличивалось, набухало, словно тесто дрожжевое. В конце концов это «тесто» в котлы попадало, там перемешивалось, красилось какими-то добавками. После специальные автоматы наполняли им тубы красивые и цветные, на которые яркие этикеточки наклеивались. На одних — кукуруза была нарисована, на других финики или оливки, на третьих — рыба. Такие тубы я видел в их магазинах.
И тут мне пришло в голову: кому булки с финиками и оливками, а кому — шиш из воздуха...
Интересно, чем же питается Лупоглазенький?
И что же они такое кололи?.. И чем же было то маленькое, из чего тесто само собой росло?..
Все было продумано, все было, как Лупоглазенький говорил, под контролем полным.
Снова я вспомнил коммунизм, о котором бедные мечтают, а богачи клянут на чем свет стоит.
Денег у них нет, бери в магазинах что хочешь, автоматы вокруг, порядочек полный, ни милиции, ни полиции нигде не видно...
Продолжая нажимать кнопки на пульте дистанционника, рассматривая жизнь неземную, я поймал себя на том, что меня что-то начинает тревожить и удивлять.
Гуманоиды выглядели какими-то слишком вялыми, напоминали больных. Я редко видел, чтобы они собирались группами. Вместе были только на работе, в своих кабинетах-кабинках.
Наконец сообразил, что тревожило и удивляло: не вижу семейных пар!.. И маленьких гуманоидов, детей их, не видел. Где они были, где прятались? Может быть, они за засекреченными дверями на вершинах пирамид? И там занимаются их воспитанием и образованием через чипы крошечные? Гуманоиды друг друга не интересовали — вот что я сообразил, когда наблюдал за ними. Мужские типы жили сами по себе, женские — сами по себе. И ко всему же — какие-то невеселые были, не видел, чтобы они смеялись...
Вернувшись с работы, гуманоиды немедля устраивались перед большими, во всю стену, стереоэкранами и смотрели какие-то увлекательные зрелища. Эти зрелища, видимо, и были тем, что их объединяло.
Еще заметил, что везде: и в бассейнах у морского берега, и в рабочих кабинках имеются странные кресла-лежанки, в эти кресла-лежанки гуманоиды часто укладывались и, кажется, дремали, отдыхали, что ли...
Много, много вопросов возникло у меня, когда наблюдал за жизнью неземной. Что-то здесь скрывалось от меня...
Устав от впечатлений, я задремал. Проснулся от голоса мягкого:
—    Не удивляйтесь. Сейчас будем проводить первый сеанс.
Увидел, как открылась невидимая доселе дверь и в комнате появилась Лупоглазенькая — рожек на ее голове не было. Она вкатила то самое удивительное кресло-лежанку, которое я видел на стереоэкране. Вкатила, лапкой на кресло-лежанку показывает, и голос ее слышу:
—    Не бойтесь. Ничего плохого не будет.
«Кранты пришли...» — мне тут же вспомнились истории о том, что эти зеленые человечки проделывали на земле с людьми во время контактов.
«Вот тебе и соломка подстеленная», — я растерянно смотрел то на кресло-лежанку, то на нее, зеленушку Лупоглазенькую...
Черт знает, откуда неприятностей ждать.
И тогда я как человек рискованный решился...
В кресло-лежанку улегся, Лупоглазенькая вплотную приблизилась ко мне, — бр-рр, дрожь пронзила мое тело! Приложила к голове моей пуговку липкую. И — все... Вышла из комнаты, — видимо, чтобы меня излишне не тревожить.
На сон меня потянуло. И снится мне начало...

...Будто на Земле я оказался — у реки, на берегу высоком, откуда далеко-далеко видно все... Вижу,  как в вечернем полумраке зеленый заливной  луг передо мной простирается… Кусты на нем темнеют, беловатым туманом обвитые… А еще дальше, за лугом, на холме — дома деревенские в ряд стоят, огоньками окна светятся… Белоснежная вымытая луна на черном небе показывается — большая, точь-в-точь такая, какую в ранней юности видел, когда первый раз девчушку с танцев проводил и, держа ее мягкую ладошку, сидел до рассвета на скамейке, вдыхая земляничный запах, — днем она в лесу землянику собирала.
И тогда, в юности, когда держал горячую мягкую девичью ладошку в своей руке, я знал только одно-единственное — центр Вселенной находится не где-то вдали, а здесь, на этой скамейке, где настороженной птицей сидит девушка, пахнущая лесной земляникой. Безо всяких формул и законов я тогда наверняка знал, что мы с ней находимся в центре Вселенной, и поэтому в душе было ощущение слитности, единства со звездами на темном небесном куполе с полной луной, льющей на нас неземной свет, с этой загадочной тьмой бесконечной, отделявшей нас от всего на свете...
И потому так не хотелось расставаться с ней. И так быстро промелькнула сладкая ночь...
И сейчас, когда вижу себя на берегу, почти все то же, юношеское и полузабытое повторяется: и волнение, и страх потерять нечто дорогое, чего не сможешь купить ни за какие деньги, ни за какие богатства — без чего и жить невозможно...
Только я уже не на скамейке сижу, а у костра небольшого, а он то разгорается, то почти затухает — огонь своей тайной жизнью живет... И рядом, только  руку протяни, сидит она, еще та, улыбчивая  безо всякой  причины,    в платьице, которое когда-то носила... На меня косо смотрит. И почему-то загадочно улыбается, а почему — только ей известно. И еще одной женщине известно, той, чей портрет написал один великий художник, которая уже несколько столетий, глядя на людей, так же загадочно улыбается, как улыбалась мне в юности моя односельчанка. Да, та незнакомка, к портрету которой идут люди, как к иконе, стараясь разгадать смысл ее улыбки...
И чувствую, когда смотрю на нее, улыбающуюся, что мое жгучее волнение, моя боязнь потерять что-то слишком дорогое, словно огоньком освещает и согревает холодную душу. И с ужасом вижу там неимоверное множество чего-то лишнего, совершенно ненужного мне, что годами лежит тяжелым грузом. Что?.. Законы умные, оправдывающие мое сегодняшнее существование, телефонные звонки, без разрешения в сознание мое врывающиеся, книжки записные, в которых жизнь расписана на недели вперед, обещания кому-то сделать что-то… Да и самому, как старцу с сумой, хочется дождаться чего-то стоящего в жизни: может быть, денег, которых чем больше имеешь, тем больше не хватает… И — долги вечные перед кем, и еще, и еще... И понимаю, что без этого теплого огонька невозможно жить.
И как же я жил, как до сих пор живу!..
Я смотрю на луг, все больше и больше затягивающийся туманом, слушаю далекие-далекие детские крики, неторопливое и ритмичное поскрипывание коростели, — и крики, как и скрип коростели, в оглушительной тишине кажутся очень звонкими. Смотрю на блестящую и гибкую полоску воды речной, поблескивающую внизу под обрывом живым серебром, смотрю на тихое полнолуние, все ярче и ярче высвечивающее низкие облака, и как это бывает, когда человек влюблен, переполнен ощущением красоты и гармонии со всем окружающим, хочу поделиться с ней богатством своим. Я не знаю, как все выразить, только и могу сказать:
—    Посмотри, как красиво…
И она, как это бывает у влюбленных, понимает меня, ей и слов никаких говорить не надо, прижимается ко мне и тихо, словно открывает самую величайшую тайну, шепчет:
—    Я здесь родилась...
И от ее шепота меня всего трясет, я осторожно, боясь потерять самое дорогое на свете, чего не купишь ни за какие богатства, провожу рукой  по  ее мягким волосам, вдыхаю запах чистого, овеянного земляничным запахом тела — и чувствую, как хмельно кружится голова. В каком-то бреду я тоже начинаю шептать ей что-то свое, заветное, чего до сих пор, да и потом, никогда никому не шептал...

6

Проснулся я не в кресле-лежанке, а в спальне на кровати. Сон был яркий, живой — никогда таких не видел. И ощущения были острые, казалось, что она, красавица, все еще рядом — я чувствовал прикосновение ее пальцев, запах ее чистых волос, земляничного тела...
И еще — неимоверную усталость...
Опять повторилось все то же, теперь уже знакомое: ванна, столик с сытной кашей и пюре, которые и жевать не надо.
Я лениво ковырялся в каше, и думалось мне невольно: а какой же едой меня кормят — той, что из газов и воздуха сделана, или той, что из фруктов  и овощей, в подземелье вызревающих?.. Перед глазами стоял другой стол, на котором картошка паром исходит. Где капуста квашеная в тарелке белеет… Где грибы соленые темнеют, розовеет кольцом колбаса домашняя… Где драники горкой высятся возле сковороды со свежиной сладкой. Где творожок и масло в тарелочках...
Эх, — брата вспомнил, — и правду он говорил когда-то: куда и зачем меня занесло?.. Дома сидел бы... Но как усидеть, если впереди открываются дороги сладкие и соблазнительные? Так, видимо, человек устроен, что должен он колебаться между искушением неизвестным и тоской познанного...
После завтрака я отправился к стереоэкрану. Теперь начинал кое в чем разбираться. Понял: пора настала, Базылёчек, головой шурупить, думать надо, иначе обманут, как последнего остолопа...
Экран сразу же засветился. Гуманоид появился. Опять невидимые операторы и режиссеры начали с ним вытворять всякие фокусы, и все это — перед глазами моими. Лапку он вверх поднял, и я голосок его услышал:
—    Привет!
—    Привет, — буркнул я.
—    Как спалось?
«А тебе какое дело до снов моих?» — хотел сказать, но промолчал.
Чем-то он мне не нравился. И не внешностью своей, нет, к ней я как бы   и привыкать начал, другое выпирало из его сущности: не нравилось мне, что голосок у него менялся. То он громко говорил, то уж очень ласково. Меня не обманешь, знаю: если мягко стелют, то жестко спать... Нечто подобное со мной бывало и на Земле: только-только шуры-муры заводишь с какой-нибудь красавицей писаной, она перед тобой листом стелется, и вдруг — бац! — нутром чувствуешь, что никакая она не красавица, и тогда уже, если бы веревкой кто привязал к этой писаной красавице, все равно сбежал бы.
А может, и правы те, кто утверждает, что вокруг каждого человека есть некое поле, его аурой называют, и только оно, а не внешность, на тебя воздействует. У одних это поле — светлое, теплое, лечит тебя и успокаивает, и если  на такого человека смотришь — глаз отдыхает... А у других — темное, блеснет такая красавица глазами и — без слов понимаешь, что стерва перед  тобой...
И может, вообще, зачастую думаю, эти невидимые силы добра и зла не миф, не сказка, а самая что ни есть реальность, и они управляют нами, а мы, нос задрав, гордимся умным многословием своим, внешностью, одеждой, богатством, властью...
А действительно, кто же мы?!.
Как сказано было когда-то одним умным человеком: смирись, гордый человек, перед тем неизвестным, что тебя окружает!
Но опять же — что-то не туда, не туда меня понесло... О гуманоидах, о неземных созданиях веду рассказ...
Помолчали мы, глядя друг другу в глаза. Тогда я и начал свой допрос:
—    У вас есть мужские и женские типы. Но когда я смотрел на вашу жизнь, нигде не увидел влюбленных. Все у вас какие-то одинокие. Я нигде ни разу не видел, чтобы гуманоиды за руки держались. У нас на Земле сразу же влюбленных видишь: идут рядом и, сами того не замечая, за ручки держатся, а на лицах радость сияет... А у вас... Мужские типы — сами по себе живут, женские — сами по себе...
—    Ты хочешь спросить, есть ли у нас любовь? — переспросил Лупоглазый.
—    Да.
—    А это для нас пройденный этап, — махнул он лапкой. Снова незаметно стульчик возле него появился, уселся он на него и стал всматриваться в меня.
«Вот прилип ты к этим этапам, как слепой к забору», — подумал я и начал уточнять:
—    У вас что, все поголовно перешли в ряды секс-меньшинств?
—    Да не-е... Это мы тоже прошли на определенном этапе.
—    А что же тогда у вас творится?
Лупоглазенький губы восьмерочкой скрутил — ухмыльнулся:
—    Вот между нами, мужчинами, давай говорить начистоту... Тут и я невольно скривился — тоже мне, мужчина нашелся!..
Пристальнее к этому «мужчине» присмотрелся и увидел у него между лапок крохотный, с мизинец детский, ничем не прикрытый бугорок...
«Хотя бы в какое шмотье облачился, — подумал я, все еще ухмыляясь. — Он меня еще деревней упрекает... На земле неграмотные папуасы и пигмеи   в лесах глухих живут и то — свое «богатство» прикрывают как могут, а ты, умный этапничек...»
Хотелось, хотелось мне высказаться, но, пожевав слова, я так и не сказал ему ничего: ведь в гостях был, а гостю не все положено говорить...
Видимо, Лупоглазенький и сам сообразил, что ляпнул не то, начал поправлять себя:
—    Пусть и не мужчины... Ты тоже не красавец. Одни уши и носяра чего стоят...
—    Смотря для кого, — парировал я. Теперь даже и не думал плясать под его дудку. — Некоторым очень нравятся мои и нос, и уши, да и многое другое...
Помолчали. Хотелось мне ему еще пару ласковых добавить, но опять   же — стерпел. Молчу, терплю, как проклятый...
А он снова начал свое вести — все его на философию тянуло, и этой своей философией Лупоглазенький меня словно интернетовской паутиной опутывал:
—    Вот скажи, где все начинается при любви: здесь, — лапкой в направлении бугорка маханул, — или — здесь? — в голову лапкой  ткнул.
Признаюсь, что никогда об этом и не думал. Пожал плечами.
—    Так вот, я авторитетно заявляю, и это тебе подтвердят ваши ученые, — здесь все и начинается, и заканчивается, — и снова он по своей голове лапкой застучал. — Когда-то мы все это проходили, как дети школьную программу проходят: и секс по телефону, и стереопорнухи... Если трезво разобраться,   то все это — лишь способ воздействия на мозг по определенным каналам...  А потом у нас пошли порнография со стонами и запахами... А потом...
Я перебил его:
—    Не дури мне голову. Одно с другим не путай...
—    Почему? — его глазенки приблизились ко мне. — Вот ты недавно сон сладкий видел. Что есть сон?
Тут Лупоглазенький со своего стульчика вскочил и снова передо мной стал ходить взад-вперед и говорить:
—    Сон — это большая загадка. Разгадывая сны, мы научились предсказывать будущее. Целая наука у нас есть — сновидения... Не проводит ли в сновидениях человек свои самые лучшие мгновения? Задумайся, почему у вас наркоманы к дури тянутся? Вот скажи мне, почему у вас так получается, что некоторые молоденькие парни и девушки, у которых все есть — и желания, и здоровье, еще в школе к сигаретам, наркотикам тянутся, от бутылки пивной оторваться не могут? Поясню тебе, открою истину — от сигарет, наркотиков и пива у них в головах переворачивается мир. Сны для них — слаще реальности. И правда, чем сны хуже реальности? В кресле-лежанке через чипы мы можем воздействовать на центры наслаждения головного мозга. И в результате — ты сам убедился — это лучше ваших сериалов по телевизору, это слаще наркотиков. Так что мы давно с наркоманами разобрались. Сейчас понимаешь, почему у нас нет любви в вашем, земном понимании. Она есть, но иная... Поэтому нам и семья не нужна, зачем она?.. С семьями у нас столько проблем было: измены вечные, ссоры бесконечные из-за ложки немытой, браки, разводы, любовницы и любовники друг за другом рыщут, покоя им нет никакого: дело доходило до убийств и самоубийств... А психозов сколько было из-за любви? Ваш умник Фрейд создал целую научную теорию — о психоанализе на сексуальной почве... Он все в мире объяснял через призму своей теории, без нее ваши люди никак не могут обойтись, в очередь записываются, чтобы психоаналитики за денежки с ними работали...
И опять ни с того ни с сего я вспомнил о коммунизме. И денег у них нет, и семей нет, и райские столы, порядок полный, даже наркоманов нет, все под контролем...
Пошевелил я губами и:
—    А с потомством как решаете проблему? Ваша гуманоидная цивилизация тут же исчезнет, если детей не будет.
—    Не волнуйся, все под контролем, — он поднял лапку вверх. — Когдато наши, так сказать, женские типы, гуманоидихи, перестали рожать детей. Признаюсь тебе, в этом немного и мы были виновны — в свое время целое поколение выросло, сидя у телевизоров и компьютеров, и словно через отверстие в замке, смотря порнографию. Сам догадываешься, что после такого воспитания исчезли все тайны, все стало ясно и просто...
«Вот привязался», — подумал я. А тот свое вел:
—    У нас все было: и суррогатные матери... Скажу сразу, с этими суррогатными матерями одни проблемы: с гуманоидихи от старости труха сыплется, а она объявляет всей Дзете, что стала матерью, что у нее двойня крохотных гуманоидов появилась, хотя чьи они — никто не знает, да и не может узнать... А что нам было делать, когда у суррогатной матери искалеченный бедняга гуманоид рождался — на свалку выбрасывать?.. И центры у нас специальные были, где бездетным парам помогали... А потом, когда клонирование изобрели, нам легче стало — мы это дело поставили на конвейер. Скажу  тебе — умница был ваш Форд, придумавший конвейерные линии... До поры до времени мы скрывали от тебя эту информацию, потому что ты был морально не готов к ней... Но теперь, когда ты о чиповании кое-что узнал, можем открыть тебе правду...
И тут исчез Лупоглазенький.
На стереоэкране я увидел огромные корпуса, которые до сих пор мне не показывали. Внутри корпусов, напоминающих заводские цеха, находились круглые прозрачные колбы, сплошь оплетенные белыми трубочками. Видимо, догадался я, по трубочкам питательные растворы поступают в колбы. А в колбах — эмбрионы гуманоидов. Маленькие-маленькие, с ноготок на мизинчике. И все эти колбы,  прикрепленные длинными цепями, медленно двигались.    В колбах эмбрионы подрастали, становились все больше и больше.
Почти такими же конвейерные линии были, как и те, на которых еда из газов и воздуха сама по себе появлялась.
В отдельном корпусе гуманоиды, склонившись над микроскопами, специальными пинцетами делали что-то — видимо, проводили эксперименты над невидимыми комочками жизни, клонировали... А потом, как догадался, эти комочки в колбы стеклянные запускали и на конвейер отправляли...
В конце конвейерных линий питательные растворы из колб выкачивались, специальными лазерными лучиками стекло разрезалось, автоматом извлекали оттуда крошечных гуманоидов, которые тут же укладывались на новые конвейерные линии и двигались дальше, скрываясь с моих глаз за темной занавеской. Что там с ними потом происходило — не показали мне. Но и без этого я догадался, что там делали с крохотными гуманоидами.
Без единого взрослого гуманоида все это происходило...
И смотрел я пристально на длинные движущие конвейерные линии. Видел, как эмбрионы в колбах качались, как касались блестящего стекла то лапками, то головками...
И правду Лупоглазый сказал: не подготовлен я был к их реальности, страшно мне стало.
—    Что же вы творите?! — крикнул я. — С ребенком мать связь имеет. Ребенок еще до рождения голос слышит ее, настроение матери чувствует.
Поэтому и советуют врачи, чтобы мать на красивое смотрела, чтобы музыку слушала. Да не эстраду кричащую, а классику, чтобы песни народные пела. Ты знаешь хоть, что через песню народную, через язык родной генетика народа формируется? И каждое слово, как мне когда-то брат сказал: не звук пустой, а — связь народная... О-о, что вы делаете, что вытворяете? Мать молоком своим ребенка должна кормить — так она с ним создает вечную связь... Может, поэтому и вымирают целые нации, что мать теряет связь с ребенком, а если она еще курить и пить начинает, то и дети дебилами вырастают...
—    Ха-ха, — снова неожиданно появился на стереоэкране Лупоглазенький, в свое кресло уселся и уставился на меня, — мы об этом знаем. Наука  не дремлет... В наших инкубаторах все предусмотрено, все под контролем: и музыка есть — суперкомпьютер выводит различную музыку, две тысячи пятьсот мелодий в нем. Если нужно, можем больше заказать, это недолго — всего семь нот, а мелодий из них ого-го сколько суперкомпьютер сотворит. Идя в ногу со временем, с учетом нашего чипованного мышления, суперкомпьютер создает новую, более ритмичную музыку. Дуги-дуги эта музыка называется. И песенки также постоянно новые сочиняются. Трулли-ля, трулли-ля наши песенки называются. Их только специально отобранные певцы поют.  Таких  у нас тридцать три на всю Дзету, они гуманоидов радуют днем и ночью. Под суперкомпьютерную музыку певцы только рты открывают — им и петь не надо, ибо суперкомпьютер тональность, ритм и все остальное самостоятельно делает. Хотя, по правде говоря, песни для эмбрионов мы в последние годы отменили, а взрослые гуманоиды их не поют — и без песен мы живем припеваючи, зачем они?..
—    А выбраковка имеется? — я уже до конца решил идти в своем познании.
—    Разумеется, как и в любом технологическом процессе. Мутационные неконтролируемые процессы, все прочее…
—    И что же вы тогда делаете?
—    Стволовые клетки пускаем на лекарства — ошеломляющий эффект получается, я тебе доложу. Это на первом этапе, когда идет активный процесс деления клеток. А на более поздних — разные органы гуманоидов пускаем на запчасти. Сначала делаем заморозку эмбрионов в жидком азоте, этим мы создаем банк запчастей и стволовых клеток, а потом, при необходимости, вживляем органы взрослым гуманоидам.
По моему телу пробежала дрожь. После услышанного и увиденного не до шуток стало. От волнения руки задрожали.
Где же предел их познания самих себя? И есть ли она, эта граница?
—    Что же вы творите? — снова чуть ли не простонал я.
—    А что ты все удивляешься, удивляешься?.. — Вдруг из Лупоглазенького полезло то скрытое, что до сих пор душой чувствовал. Пропала в его голосе нежность, левитановский басок начал прорезаться все сильнее и сильнее. В размерах гуманоид увеличился, во всю стену передо мной вырос, глазки его приблизились ко мне, и откуда-то сверху, без моего ведома, в мою голову начало вливаться: «Вот вы все одежду из синтетики носите, она ведь тоже сделана из газов и воздуха. Хотя и трещит на голом теле, и стреляет, хоть аллергия у вас на нее, а носите, щеголяете друг перед другом... Котлеты из генетической сои за мясо принимаете. И — ничего, не давитесь... Подождите... Все произойдет, как в ваших священных книгах написано, — манну небесную будете есть. Привы-ыкнете... И детки в инкубаторах будут пронумерованные, сразу же после появления на свет вы из них, так же как и мы, специалистов станете готовить: конвейерщиков, программистов, математиков, технологов... А то — неизвестно кого растите без всякой программы, плодитесь безмерно... Скажу тебе по секрету, благодаря прогрессу клонирование не каждому гуманоиду разрешено делать, не каждый смеет заглянуть в вечность, только избранные, только они могут попасть в наш рай... Все, все будет у вас, как в ваших священных пророческих книгах написано: и мертвые живыми станут, воскреснут с помощью генетических технологий...
Здесь я уже не мог сдержаться. Сколько же терпеть! Как говорила мне одна красавица, когда на кухне время от времени в мужа тарелку запускала: мои нервы — не веревки... Услышав о веревках и нервах, недотепа стремглав летел к двери, так как вслед ему сразу же — это он знал — летела тарелка... Летающие тарелки не только в голубых небесах появляются... У меня под рукой тарелки не оказалось...
—    Ах ты, голопузик зелененький!.. — крикнул я, забыв, что не дома, а   в гостях, где должен молчать. — Меня все деревней укоряешь, темным считаешь, а почему молчишь, что в наших священных книгах еще о Гоморре и Содоме написано?.. Почему молчишь, что там еще сказано о Вавилонской башне?.. За что и почему она была разрушена, не подскажешь?.. Как мне — так манну небесную на завтрак подсовывают, а булки с финиками кому достаются? А мамалыга с оливковым маслом?..
Обо всем забыв, бросился я к стереоэкрану и с размаху — кулаком... Да тут — поверите ли! — оказалось, что передо мной не стекло, не стереоэкран, а голограмма нечувствительная, и кулаком своим я никого не мог зацепить.
Вот тебе и на... Обманул меня Лупоглазенький, обманул...
—    Привы-ыкнешь к новой реальности, изменишь свою сущность... — все звучал и звучал в моей голове грозный бас Лупоглазенького.  — Не только    к чипированию привыкнешь... Все, что белком называется, есть будешь, не только  манну небесную: и кошек, и собак, и мышей, и саранчу, и червей...  Из чего еда сделана — какая тебе разница?.. Белки белками должны питаться — вот тебе и вся мудрость, вот тебе и вся философия...

7

Голограмма погасла, я закрыл глаза. Колотило и трясло меня после услышанного и увиденного. Я все еще видел эмбрионов, что двигались в колбах, шевелили лапками, лобиками до стекла дотрагивались. Хотя и неземные, бесчеловечные создании были, да почему-то — такая уж у меня натура — жалко их стало. Представилось, как потом в их головы вводят чипы. После этого маленьким гуманоидам, пожалуй, и дурачиться не хотелось. И в прятки играть. Лежали они, видимо, приглушенные, а в их головы через чипы днем и ночью вводилась информация.
И потом, когда подрастали, чем же они интересовались, что их волновало и радовало? Сказки они не читают, да им и не надо, произведения в их головы уже загнаны... Рисовать им не нужно — на стереоэкранах давно все нарисовано — мультстрашилища, чудовища один за другим гоняются... Песни, людей объединяющие, им не надо петь, потому что они их никогда  не слышали и  не знают, что это такое — тихие проникновенные народные мотивы... И чем больше я размышлял о гуманоидах, тем ужаснее становилось: понимал, какими несчастными они были, когда вырастали... И не размышляли   гуманоиды над тем, кто они и зачем живут. Во мне одно и то же билось: они не виноваты... И не задумывались, что через чипы в их головы программа закладывалась, ими полностью управляющая и обладающая... А поэтому интересовали их только зрелища на стереоэкране да сладкие кресла-лежанки. Их, кроме работы на конвейерах, новых программ чипирования и кодирования, методик клонирования, ничто не интересовало...
Сколько будет сто двадцать девять в пятой степени, они знают... Квантовую механику знают, суть энтропии тоже...
Программирование и кодирование знают...
И верят, думают, что они умные и самостоятельные в принятии решений.
А если действительно?..
Жутко мне стало от своих предположений. И еще я подумал...
Если гуманоиды научились сами себя выращивать в колбах, на лекарства пускают стволовые клетки, значит, они и растения генетически подправили, и рыбы, что в подземных корытах плавают, также модифицированные. И может, поэтому в магазинах их я никаких продуктов не видел — тубы сплошные с кашами и пюре, как у космонавтов, и в них неизвестно что намешано...
Хотя кому что намешано: одним булки с финиками и оливками, а другим — шиш из газов и воздуха...
Да и с натуралами Лупоглазенький темнил, лгал мне, лапшу на уши вешал. Может, и правда, — жили на Дзете натуралы, которых Лупоглазенький каленым железом выжигал, но, как он сам проговорился, была у них      и элита, которой не вживлялись чипы. Может, представители этой элиты и встречали меня, и очень удивлялись, когда увидели. Может, за теми засекреченными вывесками на вершинах пирамид и скрывалась элита, правящая Дзетой?.. Там и прятались гуманоиды, заглянувшие через клонирование в вечность?
Не все так просто на этой Дзете... А спрашивать об их проблемах у Лупоглазенького не хотелось — у меня своих земных хватает... Да и что он мог мне ответить?..
Что для чистоты экспериментов над чипами и суперкомпьютером нужно вести контроль — так это не только мне понятно, но и последнему дураку... А контроль тот, видимо, позволено вести элите. Кому же еще?..
Для кого-то на полях колосится пшеница, для кого-то вызревает золотистая кукуруза...
И снова и снова во мне билось: кому булки, а кому — шиш из газов и воздуха...
Темнил, темнил Лупоглазый: об одном говорил, философствовал, думал о другом, а на деле происходило третье...
Но, скажу я вам, — и на Земле что-то подобное начало твориться. Как признавалась мне одна красавица, когда мы с ней в кровати лежали: ты никогда не узнаешь, о чем думает женщина, которая рядом с тобой живет годами... Я, услышав эти слова, чуть голый с кровати не вскочил.
—    Как это может быть?! — завопил. — Ты же только что говорила о вечной любви...
—    А вот так и может быть, — ответила она мне с улыбкой. — Ты сам подумай, какой бы ужасной была жизнь, если бы мы знали, что думает другой... А потому гадай, страдай ежедневно...
И сразу же — поверите ли, засмеялась, обняла меня...
Застонал я с горя, посмотрел на нее и в отчаянии чуть не заплакал...
 Женщины, женщины... Может, и действительно, вы — умнее нас, мужчин, вечно правду-матку в глаза режете?..
Я и по сей день не знаю, хорошо это или плохо, что мы друг друга до конца не можем узнать... Тайнами, тайнами мы окутаны...
А может, и правда — настало новое время, новая эпоха, когда грамотный человек наловчился за словом скрывать свои мысли и чувства? Не только политики, когда между собой беседуют, скрывая от людей свои мысли, но и люди, прогрессом охваченные...
Скажите, за что ухватиться человеку, если слово становится разменной монетой? Может, все наши беды из-за того, что говорим одно, а думаем совсем другое?..
Но, пожалуй, еще большие беды начнутся, когда через чипы кто-то будет читать наши мысли.
Много, много о чем мне думалось.
И еще одно неясное тревожило меня. Пока я и сам не мог понять что именно, но ощущение тревоги не покидало ни на минуту.
А потом снова открылась невидимая дверь, снова Лупоглазенькая вкатила в мою комнату кресло-лежанку. Пригласила лечь. Я осмотрел ее с головы до ног — она была без одежды, как и Лупоглазенький.
И сказал:
—    Нет.
Она удивилась. Затем прозвучал ее голос:
—    Нынче метиска будет. Покажет танец живота и все такое...
—    Нет, — повторил я и подумал: «Ты лучше эту метиску Лупоглазенькому подсунь. Вот испуг будет, заикой станет до конца дней своих».
Лупоглазенькая кресло-лежанку выкатила из комнаты. Я остался.
И нашло, накатило на меня... После того, что увидел и услышал, в моей душе появилось отчаяние. И снова я столкнулся с тем, с чем, видимо, время от времени сталкивается каждый человек — с мрачным одиночеством, когда все, чем жил до сих пор, чем спасал свою душу, кажется пустым, ничтожным, и, словно поглощенный огромной морской волной, начинаешь задыхаться и не знаешь куда податься.
О-о, как жаль человека в такие минуты! И хорошо, если найдется близкая душа, утешит и пожалеет тебя. Не обвинит, не упрекнет, а всего лишь — пожалеет...
Я закрыл глаза и словно сквозь белый туман увидел...

...Увидел лесную дорогу, а по ней, колеистой, — катит легковушка. Вечереет... Золотистое солнце сквозь сосны слепит глаза. Я за рулем сижу, а рядом мой брат руки потирает: «Ну, нынче, я тебе обещаю — клев бу-у-дет!.. Я душой чую». Такой же горячий, дай волю — впереди легковушки помчится к лесному озеру.
В окно машины волнами льется сладкий лесной аромат, в котором слились запах смолы-живицы, земляники, прозрачной воды в колее, далекое, едва уловимое благоухание багульника. И еще над всеми запахами трав царствует дух чего-то — того давнего, полузабытого, что так остро ощущалось  в детстве, вытягивало из дома и вынуждало голодными глазами вглядываться туда, за выгон, где текла речушка, за которой высился нерушимой стеной лес, куда дороги вели — аж на самый край света...
Сзади, из багажника, такими же волнами накатывает сладкий запах гороховой каши в ведре. Ею можно накормить роту солдат, а брат только лещам ее приготовил.
 
Машину нужно вести осторожно, в любой миг можешь днищем на белый песок сесть или корягу подцепить. Их здесь хватает — и еловые, и сосно вые — всю дорогу переплели... Уже полчаса катим, и кажется, что городов нигде нет, и деревень нет, а везде, куда ни приедешь, будет лес, лес,  лес...
Наконец выезжаем на чистый берег небольшого озера. Справа и слева — тростник в воде зеленеет, с шумом под ветром изгибается. Брат выскакивает из машины и, взглянув на волнистую поверхность, еще более радостно, чем прежде, вопит: «Отлично! Сегодня никого нет. И колья в воде стоят  нетронутые».
Конечно, не много найдется дураков, чтобы за две сотни верст в глухомань переться, где комарья полно...
—    Давай, шевелись, — торопит брат. Открывает багажник, достает ведро с еще теплой гороховой кашей и говорит: — Я сегодня на две катушки ловить буду. Зада-ам ему!..
Вытаскиваю из багажника резиновую лодку, начинаю накачивать ее насосом. Брат вываливает на полиэтиленовый мешок кашу и смешивает ее с перетертыми семечками подсолнечника. И такой сладкий аромат доносится от той каши, что не сдерживаюсь, подхожу.
—    Ты  что — не ел сегодня? — спрашивает брат.  — Ну,  хватит,    хватит.
Лещам не останется.
Большие круглые комья перетертой с семечками каши снова укладываются в ведро, надутая лодка подносится к воде и в нее загружается все, без чего леща не возьмешь: банки с юркими червями, три катушки. Но не забыть бы подсачек новенький, еще не опробованный, садок для рыбы, фонарики на светодиодах, которые на голову вешаются, как у шахтеров... Что еще?.. А-а, чуть не забыл... А грузила, а ленту липкую, чтобы катушки к кольям привязать, а накомарники на всякий случай... А плащи, если ветер нагонит дождь. А надувной матрас, чтобы брата усадить по-царски...
Выплываем. Брат орлом сидит на матрасе, на волнистое озеро смотрит. И вдруг вспоминаю: а каша?.. Каша в ведре так и осталась возле машины.
— Болван! — заводится брат. — Вечно у тебя порядка нет никакого!
Вечно ты все забываешь. Темнеть скоро начнет.
Возвращаемся. Беру кашу. Снова выплываем. Скрипят весла. Сижу спиной вперед и ничего не вижу, брат, как полководец, командует, рукой то вправо, то влево показывает. Выгребаю веслами и все поглядываю на слишком уж худое лицо брата. Операция на сердце просто так не проходит. И страшен, страшен он вечером, когда устает.
К кольям подплываем, когда золотистое солнце касается воды. А работы еще — непочатый край, как мать когда-то говорила... Надо катушку липкой лентой к колу прикрепить, нужно жилку с резинкой отвести от кола метров на сто, не меньше, так как лещ — осторожный, так просто его не возьмешь... Там же, на конце резинки, грузило с поплавком нужно в воду опустить. Назад к катушке вернуться и, зацепив за крайние крючки пластмассовые поплавки, опустить их в воду — резинка тут же потянет поплавки туда, где будем кормить рыбу.
Опять надо отплывать от кола и плыть к поплавкам и кормить, кормить лещей, которые где-то там, под волнистой водой, плавают парами от берега   к берегу. Лещи почему-то парами плавают... И снова к колу нужно плыть, юрких червей на крючки цеплять, колокольчик звонкий к леске крепить. Это все — работа с одной катушкой. А таких сегодня три. А еще ветерок легкий лодку постоянно качает, относит в сторону. А брат командует, подгоняет... Спина мокрая…
Когда третью катушку привязываю к колу, в спешке, одной рукой держась за него, неожиданно чувствую, что она выскальзывает из пальцев и в воду — бултых...
Лучше бы я сам туда бултыхнулся.
— Болван! — кричит брат. Лучше бы он мне пощечину влепил. Брат отворачивается и уже глуховато жалуется не мне, а тому,  кто все это громадное    и безграничное создал и теперь, наверное, сверху на свое творенье с ухмылочкой смотрит. — Такая катушка, еще советская, не сегодняшняя китайская подделка... Лески-кобры сто метров, резинки двадцать... Крючков пять штук, японских... поводки, вертлюжки... Целый вечер угробил... Червяков накопай! Каши навари!.. А-а, что ему, на все готовенькое прикатил... Тот раз подсачек утопил, на этот...
Вот тебе и на... Я думал, что ему одолжение делаю, вывозя на рыбалку, а оказывается...
Но терплю, молчу как проклятый.
Раздеваюсь и, чтобы лодку не опрокинуть, погружаюсь в воду осторожно. А иначе будет, как с другом, который хвастался, что его гены пальцем не прикроешь...
Тот как следует к рыбалке подготовился. Сапоги с широкими голенищами на ноги натянул… Зачем они ему понадобились среди лета? Бинокль цейсовский, дорогой, на шею нацепил. Видимо, щуку в воде хотел рассмотреть. Нож-финку в кожаном чехле к поясу прикрепил. Все сделал по-хозяйски, как дед его делал, который лошадей и овец разводил.
Мы резиновую лодку накачали, друга в нее посадили, весла в руки дали, спиннинг сбоку — плыви, родимый, гениальный ты наш...
Он считал себя во всех делах гениальным, даже в тех, в которых ничего не смыслил.
И поплыл. Да не к камышу гибкому, где щука прячется, а почему-то на середину озера. Заплыл. Смотрим: поднялся в лодке, как памятник на городской площади, возвысился и спиннингом махнул, отчаянный...
И тут спиннинг в одну сторону полетел, он — в другую. Перевернутая лодка сверху его накрыла. Плавать друг не умел, интеллигент несчастный, руками и ногами по воде молотит:
— Базыль! Базыль!..
Думали сначала — десятикилограммовая щука его на дно тянет. Японский сапог, когда он ногами молотил, в воду навечно канул. Спин-
нинг не нашли. О бинокле и говорить нечего... Едва откачали.
Потом уже, на берегу, я сказал:
—    Ну что, гениальный ты наш, не тебя нам жалко, а гены твои, еще немного — и они навечно в воде остались бы...
Так же, как катушка, — пытаюсь нырнуть, чтобы найти ее.
Ох, какая холодная и неприятная вода! Да и глубина — метра три, не меньше, не зря пятиметровые колья вырубали. Пока руками дно достаю, уже в ушах начинает звенеть, и глаза, чувствую, как у леща, на лоб лезут. Опускаю руку в ил. Он мягкий, как пух. Где ты в нем катушку найдешь... Гори она огнем... Как пробка выскакиваю на поверхность, хватаю ртом воздух. И как там, в этом иле, лещи живут?
—    Ну, что? — спрашивает брат.
—    Ил там. Не найдешь, — отвечаю и осторожно забираюсь в лодку, угрожающе кренящуюся от каждого моего движения.
—    Ладно, — примирительно говорит брат, — на одну буду ловить. На работе магнит возьму. В следующий раз мы ее магнитом найдем. Червей подавай, простофиля.
Терплю, молчу…
Незаметно землю окутывает темнота. Слабые волны ритмично качают лодку, привязанную к кольям. Комарье проклятое ветер унес к прибрежным кустам — тихо, чисто вокруг, и может, поэтому заботы ежедневные выветриваются из души. Из-за невысоких туч показывается месяц и сразу же появляется подвижная серебряная полоса воды — тянется к далекому берегу. Там кто-то развел костер, и как бывает в таких случаях, кажется, что там, откуда доносятся незнакомые голоса, слышится звонкий женский смех и даже песня — не эстрадно-блатная, нет... — кажется, что там и счастье твое...
И такое ощущение, что не на рыбалке мы, не на воде озерной, а в каком-то другом загадочном мире… И только сейчас понимать начинаю, что все мои знания, услышанные от учителей и в книгах вычитанные, — не верны, что мир совсем по-другому устроен.
Я смотрю на воду тихую, на не совсем черное облачное небо, где звезд  не видно, и вспоминаю строки из стихотворения поэтессы, преждевременно ушедшей из жизни:

Этот вечер не твой,

Эта ночь не моя,

Ты не будешь со мной,

Я не буду твоя...

Как и многие поэтессы, она была несчастна. Ей хотелось того  чистого    и светлого чувства, без которого трудно, а то и невозможно жить, и поэтому она...
Поэты вообще несчастные, счастливых, пожалуй, и не бывает, так как чувствуют каждым нервом великую тайну, окружающую человека. Эта тайна окутывает все живое. Осторожным словом поэты стремятся рассказать умным, образованным людям об этой тайне, которую никакими формулами, никакими законами постичь нельзя и без ощущения которой человек, видимо, не может жить.
...Многое могут политики, но они бессильны перед даром поэтов предвидеть будущее.
...Ведь, как сказано в одной книге, сначала было слово, и знают политики, что только через слово можно познать истину, и тогда уже — горе, горе будет политикам...
И еще я думал...
А у брата между тем клев начался.
—    Есть...
И машет руками так, что лодка ходит ходуном — вытягивает стометровую леску, тянет торопливо, будто эта рыба — последняя в его  жизни.
Не выдерживаю:
—    Можешь спокойнее?.. Лодку перевернешь.
—    Ты уж лучше помолчи, рыбачок, катушку в воде теряющий. На большее ты не способен. Не учи ученого. Разберусь и без твоих советов.
Что ж, терплю, молчу...
Вытягивает он подлещиков граммов по двести, называет их лещами. Подведя подлещика к лодке, вытаскивает из воды — рыба на удивление спокойно дается ему в руки, словно ручная... Вижу в темноте, как чистым золотом горят круглые немигающие глазки рыбы. Вижу серебряную чешую. Брат снимает подлещика с крючка и, форсисто подкинув вверх, бросает в садок, качающийся возле борта лодки. Как нарочно это делает, ведь у меня не клюет.
Хоть и темно, но чувствую, что откуда-то появляется жаба, на грудь взбирается и начинает душить, душить, вынуждает меня шептать очередному подлещику: «Да выплюнь ты червя того, выплюнь... Неужели тебе мало каши гороховой?»
Не одного хорошего человека эта жаба придушила. Бывает, как привяжется, так и не отпускает, и тогда уже от человека ничего путного не остается, только одна тень, которая без толку топчет землю...
На лещей мы начали ездить только этим летом, до сих пор брат карасей ловил на закидуху — граммов по сто-двести, их он называет карасищами...
—    Тебе, может, подсачек дать? — спрашиваю.
—    Не надо мне твой подсачек. Я его рукой возьму. Вот так вот... Ты лучше за своей катушкой смотри, — отвечает он.
Молчу...
Где-то в два часа ночи брат обрадованно шепчет:
—    Есть. И приличный, как поросенок. И руками машет — леску вытягивает.
—    Ты хоть леску в воду опускай, «бороду» сделаешь, до рассвета не распутаешь, — говорю.
—    Обойдусь и без твоих советов, рыбачок...
Метрах в двадцати от лодки появляется волна — это брат рыбину тянет. И действительно, это его вечер, и ночь его... Огромного леща тащит. И чем ближе к лодке, тем больше тревожится лещ, близкую беду чует — «разгуливать» начинает слева направо... Но ведь и брат не промах, тащит и тащит леща, бормоча одно и то же, как пьяный:
—    Хор-роший лещ! Такого я еще не тянул. Хор-рошиий.
—    Подсачек дать? — спрашиваю.
—    Не нужно. Я его из воды поднимать не буду. В воде возьму, вот так, рукой.
Брат нагибается к борту лодки, тянет руку к голове огромного, килограмма на три, леща.
А тем временем лещ, увидев руку брата, понимает, что к нему не просто пальцы тянутся, а смерть приближается из иного мира. Он резко разворачивается гибким телом, легонько, словно гнилую нитку, обрывает поводок с леской и исчезает — возвращается к своей лещихе, без которой не представляет жизни...
Открыв рот, брат так и застыл с протянутой к воде рукой — хоть с него памятник ваяй, в центре города выставляй и выбивай надпись: «Рыбак, леща проворонивший...»
На брата смотрю, в глаза его. Они у него теперь, как у того подлещика, которого недавно из воды вытаскивал, — круглые-круглые... И — немигающие, конечно же...
И вот, наконец, говорю о том, о чем до сих пор молчал, терпел:
—    Ну что, довыпендривался?.. Подса-ачек ему не надо... Руко-ой возьму, — сладеньким голоском передразниваю. — Тебе не лещей ловить, а карасей болотных на закидуху таскать... Тебе только ершей сопливых ловить, на них ты спец. Ду-урила!..
Брат вздыхает, потом выдыхает из себя воздух и как-то, до сих пор не слышал ни разу, тихо, жалобно выводит:
—    Хороший был лещ. Килограммов пять, не меньше. Такой поводок оборвать — запросто! Никогда бы не подумал, что у него такая силища...
Я сидел на стуле и, хотя глаза были закрыты, все  видел...

Этот вечер не твой,

Эта ночь не моя...

8

...И спросил я у Лупоглазого о самом главном, что тревожило, не давало покоя:
—    А вы как относитесь к смерти?
Думал, что он снова лапкой махнет и об очередном этапе развития начнет рассказывать. Но — нет... Уставился на меня молча, видимо, думал, как бы подоходчивее втолковать.
И вдруг начал:
—    Чтобы представлять, что такое смерть, нужно хорошо знать, что такое жизнь. Вот скажи, что есть жизнь?
Недаром долго молчал Лупоглазый. Хотя я человек и умный, но от неожиданности руками развел:
—    Как тебе сказать... О какой жизни ты спрашиваешь?
—    О вашей, конечно, земной.
Сразу же мне представилась Земля, покрытая дымкой облаков. Неторопливо вращается она вокруг своей наклонной оси и кружится вокруг своего целебного светила. И попытался я представить не человеческую жизнь, а эту уйму неимоверно подвижного и неподвижного, крикливого и безголосого, крошечного, что только через микроскоп увидишь, а также — огромного, гоняющегося друг за другом, живущего только за счет другого, сплетенного друг с другом и переходящего из одного в другое, появляющегося из безвестности, погибающего и мгновенно восстанавливающегося...
И как же ему, Лупоглазому, рассказать об этой тайне и загадке, что всю Землю пронизывают, начиная с глубин морских и заканчивая небесными высями?..
Я умолк ненадолго, но Лупоглазый начал мне наводочки делать:
—    Ваши великие пророки и предсказатели говорили...
—    А, знаю, о ком ты... Нострадамус и баба Ванга...
—    Да не-ет... — перебил меня Лупоглазый. — У вас были другие, те, которые о деньгах и прибыли писали. Когда-то Маркс и Энгельс все предсказали.
Я смотрел на него, вытаращив глаза. Сказал только:
—    У нас же их, как ты говоришь, на историческую свалку выбросили.
—    Напрасно, напрасно... Еще не раз вы будете вытаскивать их из той свалки. Так вот, один из них сказал, что жизнь — способ существования белковых тел, борьба за выживание правит всем... Ты знаешь об этом?
—    Учили раньше, — проговорил я, прижатый фактами. — Но это было давно. Сейчас у нас столько новостей в стоканальным телевизоре, в том же интернете столько разных мнений, что и не знаешь, кто кем правит.
—    Ну, так я тебе подскажу... В свете учения ваших пророков все проблемы смерти решаются просто: есть борьба за выживание белковых соединений — одно погибает, тут же появляется новое... Есть такая форма существования белковых соединений. Только и всего. Понимаешь?
Или хитрил он, или ничего не понимал. Я сразу же пошел в наступление:
—    За другие белковые тела не могу ручаться, но я, человек, — и в горячке кулаком себя в грудь стукнул, — чувствую, что в момент смерти что-то происходит. Какая-то тайна тут есть. Поэтому мы и боимся смерти. Все живое боится смерти... На этом ужасе, может, наша жизнь и держится. На нем, а не на какой-то твоей борьбе. И мудрость народная сводится к тому, чтобы люди не боялись смерти. Что-то тайное есть у людей, то, что важнее борьбы, важнее смерти... Обо всем этом поэты говорят... Понимаешь, о чем речь?
—    Ха-ха, нашел кого слушать, поэтов малообразованных... Что они знают, твои поэты? — Лупоглазенький со стула поднялся и стал ходить передо мной взад-вперед. Как лектор какой. Глядя на меня узкими немигающими глазками, он говорил: — Вы еще не доросли до понимания истинной сущности.  Что ж, вижу, ты человек разумный, поэтому немного и приоткрою тебе, как ты говоришь, скрытую от живых тайну. Наши ученые узнали, что дело не в белковых телах, здесь все сложнее. Белки и все остальное, что вы называете живым веществом, это только вершина айсберга. Вглубь, вглубь материи мы заглянули, туда, где кварки находятся, где глюоны. И что же мы там нашли, как думаешь, человек умный и сообразительный?
Молчал я, поглядывая на Лупоглазого.
—    А ничего мы там не нашли. Вот в чем парадокс парадоксов. Одни сгустки энергополей различного характера. Ядерные — ну, о них ты из квантовой механики знаешь, — глюонные — вы их потом откроете, и полтергейст научитесь создавать. Материя, когда изучаешь ее, исчезает, как мираж... Вот эти невидимые энергополя и создают все то, что вы называете атомами, молекулами, белками, а там уже — лапкой подать — и все остальное, что ты жизнью называешь: и обезьяна крикливая, и лев страшный, и червь изворотливый, и рыба, и птица, и микроб невидимый. Никакой случайности в природе нет и не может быть... Но самый главный парадокс в том, что появляются белки из ничего, как та же манна небесная...
—    На что ты намекаешь? — я никак не мог понять сути его логики.
—    А всего лишь, что жизнь — это сон, мираж. И нечего глупости нести  о некой так называемой загадке смерти. Нет никакой загадки — вот что вы должны зарубить на своих носах раз и навсегда. Конечно, это трудно сделать, легче ухватиться за лживые размышления. Вы должны усвоить новую философию жизни, и тогда вам станет легче жить. Смерти нет, как и жизни нет, есть только переход одних полей в другие...
Вот так-то: времени — нет, одни невидимые фантики с чипами правят жизнью, смерти — нет, а сама жизнь — всего лишь сон...
Видимо, у меня был очень ошарашенный вид. Немного пришел в себя и спрашиваю у своего учителя:
—    Так с чего же нам начинать?
Опять глаза Лупоглазенького приблизились ко мне.
—    Как и всякая новая философия, эта должна заменить старую.
—    Какую? У нас их много: и христианство, и буддизм, и ислам. А еще есть атеисты, те вообще все религии отметают.
—    А все религии вместе взятые — на историческую свалку! Там давнымдавно лежат никому не нужные ваши перуны, лешие, русалки, водяные. Там  же — и олимпийские боги. Вечно вы держитесь за что-то непонятное, чего нет на свете. Кому молитесь? Кому поклоняетесь? Опомнитесь!.. Мифам молитесь. Из-за этих мифов начинаете войны, друг друга готовы сжечь  заживо.
—    Кого это мы сожгли? — спрашиваю.
—    А-а, забыли, святыми хотите быть... А кто ответит за крестовые походы, когда под знаменами религиозными лилась кровь? А кто топил людей в речных водах, когда силой крестили несогласных, тех, кто поклонялся Велесу?.. А кого инквизиция жгла?.. За что Джордано Бруно на костре живьем сгорел?.. Кто Гуса сжег — не скажешь мне?..
—    Откуда ты все это знаешь? — удивился я.
—    А все оттуда, из информационного поля, окутывающего вашу планету. Вы еще и не знаете толком, что такое информационное поле. Мы к нему через глюонные генераторы напрямую можем подключиться. Мы за вами пристально наблюдаем, ведем точный подсчет. Все, что вам хаосом кажется, в действительности — вовсе не хаос, волос с вашей головы не упадет без нашего решения. Вы еще не знаете, почему грешники счастливо живут до глубокой старости, а праведники раньше времени в небытие уходят... Но наступит день, и вы узнаете. Скоро мы вам такие истины откроем, от которых у вас глаза на лоб полезут...
Вот запел! Вот где соломка подстелена!
—    И на что ты намекаешь? Если я думаю, что Земля наша — живая и может думать, то за это и меня могут сжечь?
—    Не бойся, жить будешь, — утешает он меня. — У вас других методов хватает. Современных.
—    Что же это за методы? — спрашиваю.
—    А простенькие... Не надо знать людям о твоих соображениях и размышлениях... Молчи, скрывайся и таись — вот принцип, по которому новые несогласованные с нами идеи глушатся на корню. А думать — думай, хоть вешайся от своих раздумий. Кому это нужно и кому это интересно? За тебя есть кому думать. Политики пусть думают, стоканальный телевизор пусть думает, газеты пусть думают... Люди молчать должны, молчать. Один ваш поэт когда-то сказал: «Паситесь, народы мира, вас нужно резать иль стричь...» После этих слов его, кстати, из пистолета грохнули... Вот и ты не высовывайся, молчи, как рыба, тогда будешь жить.
Помолчал Лупоглазенький. А затем еще ближе ко мне подвинулся с помощью невидимых режиссеров и операторов, стал дальше просвещать:
—    Неужели без своих пустых мифов вы не можете жить? Боитесь взглянуть правде в глаза?.. Не существует ни ада, ни рая — в природе их нет... Об этом же некогда и ваши великие пророки говорили — о религии как опиуме для народа.
«Вот прицепился ты к пророкам!» — хотелось воскликнуть мне, но промолчал.
—    Ну, а в практическом плане... Бросайте вы глупостью заниматься, на суть, на суть свою взгляните...
—    И что? — никак не мог понять я.
—    Одежда — долой... Прически там разные, лаки-шмаки, ноготки крашеные, лифчики-шмифчики — зачем вам все это? Танцы-шманцы, музыканты, поэты твои хваленые, певцы, художники — все они населению только мозги пудрят, отрывают от планов, от конвейеров, от работ важных... На суть смотрите открытыми глазами. А то зарплаты тратите черт знает на что... Наши гуманоиды, которые у вас побывали, такие ужасы рассказывают... Что вы делаете?.. Жизнь друг другу сокращаете: измены, любовники и любовницы, убийства, кражи, коррупция неистребимая, ложь сплошная... А из-за чего все, если разобраться на трезвую голову? За чем всю жизнь гоняетесь? Почему в старости каждый из вас, беспомощный и обиженный неизвестно кем, не может сам себе сказать толком: куда же исчезает тот сладкий огонь, что до сих пор душу грел? И тогда только, на финише, каждый из вас начинает понимать, что ничего ему не надо: ни одежды, ни лаков-шмаков, осознаете, что всю жизнь гонялись за миражами. Вот поэтому мы и утверждаем, что жизнь — сладкий сон, не больше. Нет в ней никакого смысла, который вы ищете веками и тысячелетиями, нет...
Признаюсь честно, у меня и руки опустились, и ответить ничего не мог. Все он как бы правильно говорил, логично, а между тем, между тем... Какой фокус он проделал... Молчал я, а это зеленопузое создание мне дальше о сути жизни рассказывало:
—    Конечно же, вы двигаетесь в направлении познания сути, но очень медленно.
Тут я не выдержал, опять руку вверх поднял:
—    Подожди, подожди... Дай передохнуть немного.
—    Согласен. Новую философию нелегко принять и усвоить. Новая философия, кстати, будет формировать и новый порядок вашей жизни. Без нее, поверь мне, вы никак не выкрутитесь. Отречетесь, наконец, от христианства, мусульманства и буддизма под натиском прогресса, никуда не денетесь, а взамен что получите?..
—    Так в чем же суть твоей сверхновой философии? — спрашиваю. Он отвечает:
—    НАМ ВСЕ РАЗРЕШЕНО.
Я совсем растерялся, глядя на этого метрового безносого гуманоида, которому все позволено. И не знал, честно скажу, плакать мне или смеяться... А ему было не до смеха, он дальше пророчествовал:
—    Это наша главная заповедь. И еще у нас есть заповеди: ГУМАНОИД — ВЫСШЕЕ СОЗДАНИЕ В МИРЕ.
ВСЕ В МИРЕ И ВСЕЛЕННОЙ ТОЛЬКО ДЛЯ НУЖД ГУМАНОИДОВ.
Мы давным-давно решили проблему, над которой ваши философы не одно столетие себе головы ломают. Кто перед кем должен плясать: вы перед Землей и Вселенной или — Земля и Вселенная перед вами? Мы, мы хозя ева не только нашей Дзеты, но и Вселенной. Сам видишь, какие огромные пирамиды мы построили для своих нужд, ты видел наши подземные заводы  и туннели, огромные корабли на море, наши летающие тарелки, воочию убедился, какой порядок мы навели на Дзете. Мы еще не то сделаем. И поверь на слово, ничто нас не остановит, против прогресса не попрешь... Мы Дзету совершенствуем как хотим, под себя ее подстраиваем.
Тут он неожиданно, ни с того ни с сего, на стульчик вскочил, застыл, лапку вытянул и громким басом, у меня аж уши заложило:
— Мы не можем ждать милости от Дзеты, взять ее в свои лапки — наша задача! — После чего со стульчика спустился, но не успокоился: — И с философией у нас полный порядок. Есть и другие заповеди, на них я тебе намекал:
ФАНТИКИ — ЭТО ВРЕМЯ.
Без фантиков, как и без времени, ни одна цивилизация не может существовать. Нашелся у вас когда-то один человек, который на фантики замахнулся, менял из храма начал выгонять... И что вы с ним за его выходки сделали? На крест его и гвоздями калеными к дереву, гвоздями... Чтобы другим неповадно было на фантики посягать, его, распятого, вы рядом с разбойниками на горе вывесили...
И еще есть заповедь: ЖИЗНЬ — СОН.
 Хорошая это заповедь, хорошая... Она ваших людей будет успокаивать лучше наркотиков...
На основе этих заповедей мы строим новую мораль. Подумай хорошо, ты человек умный и со мной согласишься.
И исчез Лупоглазый, растаял, как мираж.
Я был потрясен. Подумал, еще немного и начну верить, что жизнь — всего лишь сон...
Глаза закрыл и сам с собой, умным, завел беседу. Одиночество на меня хорошо действует. Но не об этом сейчас хочу сказать.
О жизни я думал, о смерти...
Зацепил, очень зацепил меня своими размышлениями этот Лупоглазенький. Как и многие, я не каждый день думал о смерти, о смысле прожитого дня. Я — обычный человек с обычными людскими слабостями. Не философ, и даже не политик — это им все до мелочей известно...
Снова брат вспомнился: как морщится его лицо под вечер, когда он после рыбалки усталый садится в машину и глотает таблетки...
И рыбалку вспомнил. Не летнюю, а зимнюю, когда холодный ветер студит пальцы, когда видишь, как легкий поплавок всплывает на поверхность воды  и ложится на бок, и тогда — не проморгать только — рывок удочки вверх...  И ощущение льдинисто-холодной рыбы, может, даже и леща, который упруго натягивает жилку... А затем — взгляд в белоснежную даль, где горбятся рыбаки, подстерегающие свое счастье... Смотришь на ворон, кружащих над рыбаками: каркают, переговариваются между собой и все ждут, когда кто-нибудь из рыбаков отвернется, чтобы стремительно стащить рыбу... И понимаешь вдруг, что для тебя, как и для этих притаившихся рыбаков, главное — не рыбалка, нет, главное — ощущение пространства и свободы, радующих душу...
Красавица ненаглядная вспомнилась: пожалуй, от отчаяния телевизор разбила и сейчас с надеждой смотрит в окно, меня ожидает...
И строки поэтессы вспомнились:

Этот вечер не твой,

Эта ночь не моя...

И еще строки одного поэта вспомнились:

А была, только ночка была,

Только ночка на утренней сини,

Когда шел из родного села,

Если кани остаться просили...

Был он тогда молодой, красивый и с легкостью, как это бывает в молодости, покидал родной дом, надеясь на счастье, которое ждало там, далеко...
И еще мне подумалось о ясноглазом семнадцатилетнем парне, заболевшем туберкулезом. Был он в то время далеко от родины, тосковал по ней. Он знал, что умирает. Знал и написал:

У краіне светлай, дзе я ўміраю,

У белым доме ля сіняй бухты,

Я не самотны, я кнігу маю

З друкарні пана Марціна Кухты.

Почему же он был не одинок перед уходом туда? Где энергетические поля, где черные дыры, где ненасытная пустота?

Всего-то и было у него — книга тоненькая, в которой писал, как в барабаны крыш ветер бьет, как в лесу гул мощный слышится — то леший гудит... И еще сказал о нас тогдашних:

Краю мой родны!

Як выкляты Богам —

Столькі ты зносіш нядолі...

 

9

…Спрашиваю у гуманоида:
—    Скажи как на духу, зачем мы вам понадобились, если вы такие умные? Думаю, вы не просто к нам свои тарелки посылаете. Не просто так меня здесь ублажаете: и различными кашами кормите, и кресло-лежанку подсовываете, и достижения свои показываете, секретов не скрывая. Вы же, видимо, и полтергейстов у нас делаете, да?
А он:
—    Да, можем делать на расстоянии. Через глюонные связи можем делать где захотим. Не только у себя на Дзете, но и на вашей Земле. Получается полная материализация: и звуки создаем, и запахи, и предметы можем передвигать... Летающие тарелки, те, что вы видете на Земле, есть не что иное, как творение глюонного генератора — он создает иллюзию реальности, поэтому вы никак не можете поймать или сбить наши плазмоиды... Конечно, время от времени мы и сами прилетаем к вам, чтобы понаблюдать и проконтролировать, что у вас происходит. Мы открываем новый этап познания природы. Как человеку разумному, скажу тебе: у нас появилась небольшая проблема.
—    Ну, говори, говори о своей проблеме, — тороплю его и чувствую: вот оно, главное, начинается, вот тот крючочек, на который, как на живца, хочет поймать меня Лупоглазенький.
—    По непонятной причине в последнее время продолжительность жизни гуманоидов стала сокращаться. Живет, живет гуманоид, только-только наступает пора ему идти на отдых — бац! — и умирает. И еще одно наблюдается: толстые — толстеют, тонкие — худеют... Мутационный процесс резко увеличился. А все это выливается в издержки производства, производительность падает, эффективность деятельности приближается к нулю целых нулю десятых процентов. Планы, а они у нас, поверь, огромаднейшие, рушатся. Ко всему, еще микробы на нас навалились. И травим мы их, и лекарства новейшие применяем, а они мгновенно модифицируются и снова нас донимают. Вот поэтому ты никого на открытом воздухе не видел. Этот воздух мы так стерилизуем, так стерилизуем, а толку — ни на иглу...  В лесах и на полях,  ты сам видел, порядок отчасти навели: где  — повыбивали лишнее зверье,     а где — потравили, лишние растения, нам ненужные, пестицидами вывели.  В море рыб хищных уничтожили, только семь видов оставили. А вот что делать с вирусами — никак не можем разобраться.
Смотрю, как только он вспомнил о микробах и вирусах, его аж затрясло. Со стульчика вскочил и забегал туда-сюда передо мной. Теперь он уже и на меня не смотрел, а все перед собой, словно там микробов и вирусов видел.
—    Они же — живые, гады... И много их, везде пробираются: в зверей, птиц, рыб — целая невидимая цивилизация... Они же определенную форму имеют, почти такие же, как и мы, бывают... Ты представляешь: в клетку живую крошечную забираются, ее генетический код  на свой лад   переделывают,  а затем живут как у бога за пазухой, размножаются, никак их оттуда  не выкурить. Не думают, что мы из-за этого страдаем от болезней разных... Более того — между собой они постоянно контактируют, обмениваются информацией, приспосабливаться могут к чему угодно. Они же хитрые...      В зверей, птиц, рыб забираются, а затем через них к нам попадают. И они нам войну объявили почему-то. И тут уж — кто кого... Одних начинаем травить ядохимикатами, гормонами, антибиотиками, пестицидами, они тут же   с собратьями контакты налаживают, друг другу сигналы передают, форму меняют, мутируют, из птиц в зверей перебираются, из зверей — в рыб, не поймать их никак... С еще большей злостью на нас наваливаются. Мы же не только воздух стерилизуем, воду кипятим постоянно, но и продукты абсолютно все консервируем... И все равно микробы до нас добираются и грызут, поедом едят... Из-за них наша жизнь сокращается. Пар-разиты, одним словом, сволочье проклятое. На деревья залезут, и только в лесу появишься, они оттуда на наши головы пикируют. По траве босиком нельзя пройти — там их кишмя кишит... В море нельзя залезть. После того, как мы колючих, никому не нужных медуз выловили и на консервы пустили, они почему-то вонючими стали. Мы от вирусов круговую оборону держим. Ведь в любой момент наша цивилизация из-за какой-то бациллы может погибнуть. Нечто подобное у вас было, когда монгольская империя развалилась. А из-за чего, из-за кого? Маленькая заразная блоха впилась в монгола, и зараза давай косить их одного за другим... А ваш Александр, который полмира захватил, чем кончил?..   А другие цари и властелины отчего гибли? Из-за них, вирусов проклятых, счастливая жизнь сильных мужей обрывалась...
И снова из него начало исходить то, что до сих пор от меня скрывал тщательно, — злость... Такой маленький, меньше брата моего, тщедушный, а столько злобы, как мать когда-то говорила: полные кости...
Мне не только брат, но и другие говорили, что я слишком люблю советы давать.
—    Жрать надо меньше, тогда и жить будете дольше, и толстеть перестанете, и здоровее станете.
А он мне, чуть не подавившись:
—    Нет, проблема глубже спрятана. Еда у нас, сам пробовал, калорийная, энергетическая, усвояемость сто процентов, ее и жевать не надо. Антибиотиками, гормонами и стероидами приправлена, генетически под наши организмы усовершенствована, консервантами сбалансирована — прекрасная у нас еда. Мы ее только раз в сутки употребляем. После такой правильной пищи наши покойники, которых в Дзету закапываем, годами не портятся, мумифицируются сами собой... Мы потом их через генетический код и клонирование воскрешать начнем. Но не всех, я тебе уже говорил, только избранных...
—    А стволовые клетки не помогают? — ласково спрашиваю.
—    Сначала помогали, но не очень... Эти гады, микропаразиты, эти вирусы невидимые к чему угодно приспособятся, не только к стволовым клеткам...
Поднимаюсь со стула, смотрю на Лупоглазенького и говорю:
—    А что же вы хотите, дорогие? Ладно вы мне мозги пудрите, пусть... Но вы что, и Дзету красивую, живую и разумную обмануть надумали? Только вам жить хочется, а другим нельзя, не положено? Ни муравьям, ни пчелкам, ни мошкам, ни бабочкам, ни рыбам, ни птицам, ни зверю — только вам можно?.. Только вы умные, а остальные все — дураки, у них одни инстинкты?.. А сами вы откуда на Дзете появились? Скажи мне, откуда вы такие умные появились?
—    Мы с деревьев слезли и сразу же за работу принялись. Своими лапками свое счастье строить начали. Вот так мы и появились, — попытался он отбиться от меня. — Работа сделала гуманоида Гуманоидус Сапиенсом. Этим он и отличается от всех зверей и птиц. Ну, и ум, конечно, нам помог. У всех живых созданий есть инстинкты, а у нас — ум всем правит...
—    А когда вы на деревьях сидели, в ваших головах был разум или только одни инстинкты?
Заколебался Лупоглазенький. Растерялся даже. А я его добивать начал:
—    Так скажи мне, когда же в ваших головах появился разум?
—    Когда с деревьев спустились, тогда разум и появился. Вместе с работой появился... Сначала он был крохотным-крохотным, а потом развился, к информационному полю начал подключаться. Сейчас, сам видишь, какой он стал, всю Дзету охватил наш разум. И мы уже через чипы и суперкомпьютер можем в любой момент подключаться к информационным полям, становимся еще более разумными. У-ух, какие мы сейчас, не то, что прошлые поколения!..
—    А поглупеть от большого разума не можете? После чипирования и клонирования опять на деревья не полезете?
—    Не-ет, — замотал он головой, — никак не можем.
—    А он, разум ваш, из космоса к вам прилетел? Ты мне скажи, наконец, что есть ваш разум? Как же он возник в ваших головах?
—    Да что ты ко мне пристал с этим разумом?! Какая разница, откуда и когда он появился в наших головах? Может, из информационного поля мы подпитываемся...
—    А я у тебя, умного, хочу спросить, почему вы так смело все живое вокруг себя умерщвляете? Может, у вирусов также разум есть. Может, они для того существуют, чтобы жить за ваш счет? Если вы Дзетой править надумали, то и вирусы не лыком шиты... Вы же сейчас от видеоэкранов и креселлежанок оторваться не можете, и скажи мне, что, какая чертовщина вас возле них держит? Инстинкты или разум? Может, хваленый разум заведет вас в такую трясину, откуда никогда не выберетесь? Слепые слепых водят... Дзета думать не может, только вы можете думать? Ужас... По птицам из пушек собираешься палить, химикатами рыбу травите, семь видов в море оставили. Вы же свою Дзету ненавидите, в пирамиды свои залезли, босыми на траву или   в лес выйти боитесь. Всех боитесь, не только микробов и вирусов: и птиц, и бабочек, и муравьев... А Дзете только и надо — чтобы ее любили и почитали, как родную мать. Дзета от вашей деятельности стонет... Удивляюсь, как она вас еще терпит, не сбрасывает со своего тела ни землетрясениями, ни цунами. Может, умная Дзета вирусов невидимых на вас и насылает, чтобы усмирить немного, ты не думал об этом?
Гуманоид смотрит на меня, ошеломленный. Даже глазками не    моргает.
А я дальше ему «деревню темную» припоминаю:
—    Почему это я и по лесу могу ходить  босиком, и в реке купаться?       И никакой черт меня не берет. А в деревне моей, которую ты темной называешь, все люди с животными как с равными разговаривают, клички им дают, покрикивают на скотину, жалеют ее — одной семьей живут... Посмотри вокруг, может, на любви вся жизнь держится. Да, на ней, а не только на разуме, не на работе и какой-то там борьбе твоей. А вы что творите? Чипы в головы детские монтируете... Сладкое детство у ребятишек отнимаете... Вы что, не смыслите, куда полезли? Да по вам не только вирусы, но и те же поля энергетические так долбанут,  что атомная  бомба, те же Чернобыль с   Фукусимой раем покажутся... У нас на Новой Земле когда-то такую водородную бомбу рванули, чуть всю планету не испепелили, сами разумники-ученые испугались, а не только политики, — два часа многоверстная огненная сфера пылала, еще немного добавили б мощности — и Мировой океан заполыхал бы... Только ужас перед огненной сферой и остудил ученых и политиков. Правда, перед отправкой к тебе мне стало известно, что они в другом направлении рванули со всей силы — через коллайдер Бога за бороду решили подергать, частичку его, говорят, уже нашли... Не начнется ли здесь то же, что было когда-то с водородной бомбой, с башней Вавилонской, если не хуже?.. Суть, суть вам подавай, полтергейст вы научились делать... Учить меня собираешься, а сам хоть бы шмотки какие-нибудь надел, срам свой  прикрыл...
Сам не заметил, как дразнить начал Лупоглазого — голоском его запел:
—    Любовь вам не нужна, кресла-лежанки у вас вместо нее. Видеоигры вам нужны, к листикам и экранам так прилипли, что отличить не можете, где жизнь, а где вымысел... Детишек чипами с младенчества морально калечите, не знают, бедные, что такое грех, что такое стыд. А потом, когда подрастают, какими они становятся? Только квантовую механику с энтропией знают. А что еще они знают? Да и ты сам о стыде, о грехе ничего не знаешь. А что такое грех?.. Вы же все границы переступили, Содом и Гоморру узаконили, инкубатории для детей узаконили... Не только все живое на Дзете погубили  и испоганили, но и самих себя опаскудили лживым словом... Каждый из вас только сам собой занят. Фантиками, чипами и креслами-лежанками озабочены... Только и думаете, как бы пожить дольше, через клонирование и замораживание в вечность мечтаете залезть, только и грезите, как бы наслаждения побольше ухватить...
Видимо, у меня был очень грозный вид, так как Лупоглазый головой завертел, лапки вниз опустил и давай свой бугорок прикрывать...
Долго я мораль ему читал, а когда на душе немного отлегло, спрашиваю:
—    И какие у вас, горемыки, предложения? А он:
—    Ваш генетический материал нам позарез нужен. Кое-какие эксперименты мы уже сделали, когда на Землю прилетали и ваших представителей на тарелки забирали, чтобы опыты провести. Результаты положительные. Наши ученые планируют обновить генофонд гуманоидов вашим генофондом. Этой межцивилизацинной акцией мы резко повысим свой ослабленный иммунитет против различных вирусов.
Тут я рот и открыл. А закрыть его никак не могу, как брат, когда леща проворонил.
А он дальше поет:
—    Ничего страшного, нет никакой мистики... Мы вам передаем технологии, наши передовые достижения, а вы нам группку добровольцев высылаете. Не хотите добровольцев, преступников давайте. Чем их в тюрьмах годами держать и деньги на них тратить — нам высылайте. Мы на них быстренько уздечки накинем, через неделю, когда чипованными станут, сами себя не узнают, шелковыми будут... И начнем мы тогда новый исторический этап,  где будет  господствовать  Гомо  Гуманоидус.  Вау,  какой  он  будет  сильный и мудрый! Мы не только начнем клонирование, не только новых существ выведем, вообще новую реальность создадим. Если ты такой упрямый, тогда открою самую большую тайну, которую до сих пор мы скрывали от тебя:
ЭНЕРГОПОЛЯ ПОСРЕДСТВОМ ГУМАНОИДНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ ДОЛЖНЫ САМИ СЕБЯ СОВЕРШЕНСТВОВАТЬ.
 Для этого, только для этого в мире мы, гуманоиды, и появились, в этом суть нашей исторической и космической миссии. Тут даже ваши философы вместе с моралистами не смогут к нам придраться, ведь все будет делаться  на законной философской основе. Скоро мы во всей Вселенной хозяйничать сможем. Мы все сможем постичь, даже в черные дыры сумеем заглянуть и узнаем, куда же материя исчезает, за радиационный пояс Вселенной выйдем  и с Суперразумом прямой контакт наладим.
Я же ему:
—    И не думай, и не надейся на мою помощь... Я тебе помогать не буду. Сам лезь в мир параллельный, в черные дыры, откуда выхода нет... Я лучше с братом на рыбалку рвану или на дачу любимую, где дуб стоит, косить траву там буду.
Поудобнее в кресле уселся и, на Лупоглазенького пристально глядя, по словечку начал выговаривать. Теперь уже не он меня, а я его учил:
—    Косу отобью, первый покос пройду и не замечу, как за забором, где тропа узкая, красавица появится. Увидит меня, работающего, дуб столетний, клевер зеленый, мягко под косу ложащийся, и спросит удивленно:
—    А у вас что — и грядок нет на участке, как у хороших хозяев? А я ей, работу не прекращая:
—    А зачем мне грядки? У меня вместо них дуб растет. Энергетический. Подойдешь к нему, руку приложишь к коре шершавой и вскоре безо всякого врача становишься здоровым.
Она и прилипнет к деревянному забору. Подумает какой же умный человек ей на пути попался!
А я на нее вроде бы и смотреть не буду. Раз пять махану, а потом — косовище в землю, оселок из кармана достану и не спеша начну точить косу. Шах-шах, шах-шах... Глазом ее фигурку окину, взглядами встретимся. Глаза у нее синие, глубокие, как вода озерная. Утонуть можно, если смотреть долго. Поэтому я первым отведу взгляд и буду  заставлять себя о работе думать.     А она, помолчав, как и всякая женщина, начнет мне давать советы:
—    Так вы, может, тарахтелку завели бы, которой траву косят. Сейчас все ими на участках тарахтят. Сейчас все по иностранной моде газоны делают — ни одной лишней травинки на них нет. Культурно получается...
Я ей спокойно:
—    Тарахтелкой пусть умные и культурные интеллигенты работают, а я, может, настоящий мужчина. А такой должен уметь косить. Зачем мне лишний шум в голове...
И опять за косовище возьмусь. И снова возле ее ножек: шах-шах, шах-шах...
Она дом мой осмотрит и удивится:
—    А у вас что — и телевизора нет? Антенны не видно.
—    А зачем мне телевизор? Он же людей зомбирует.
—    Как это — сегодня жить без телевизора? — удивляться будет. — Скучно без телевизора. Концерты там бесплатные, сериалы бесконечные... Веселее с телевизором. А тем более, если он цветной, на жидких кристаллах... Новости разные посмотришь, что в Африке делается, в Америке... Образованней становишься.
—    И нужна тебе та Африка вместе с Америкой… — начну ее учить. — Ты что, без них обойтись не можешь? Ты лучше своей душой займись, а то уже  и сама не заметила, как закодированной стала, сидя у телевизора, наблюдая за чужими размышлениями. Так и не заметишь, как настоящая жизнь меж пальцев уплывет водицей.
—    Так что же мне делать? — растерянно спросит. — Только о работе на конвейере думать, только в одних грядах и ковыряться изо дня в день?.. Я же тогда некультурной буду...
Посмотрю я на нее пристально, как она голову вниз опустит. Губы небольшие, полные — значит, не злая... Пальцы ее на заборе белеют, тонкие, нежные... Щеки чистые, беленькие — не пьяница, не курит... Пожалеть придется, утешить...
—    Скажу тебе правду: слишком культурные женщины мне не нравятся. Толку мне от их культуры, если я и сам грамотный. Холодные они какие-то, как пыльные справочники в библиотеках... А мне нужно, чтобы рядом был человек душевный, чтобы с ним было приятно поговорить.
—    Так я разговорчивая, — голубые глаза засветятся радостью. Признается: — Я поговорить люблю. Только бестолковая немного...
—    Ну, — успокою, — это можно исправить. При хорошем муже быстро толковой станешь...
...Косовище в клевер возле ее красивых ножек воткну, опять за оселок возьмусь, и взглянув ей в глаза, скажу:
—    Как по мне, то будь ты бескультурной, но душевной. В Житиве, где я родился, девушки были не очень культурные, академий не заканчивали, зато какие душевные песни пели! А частушки какие веселые были!
Я глаза прикрою, вспомню деревенских некультурных девушек. Вспомню, как они пели:

Ты не цісні мяне да плоту

І не лезь абы-куды.

Я табе не гарадская,

Як пажэнімся — тады...

Звучало это в темноте, под звездным небом, когда молодежь расходилась по домам после танцев... И полнились тогда те частушки жизнью, и женщины, услышав свеженький, еще тонкий голосок, спрашивали сами себя: «Чья ж это такой голосок подает?.. Зацветает, как маков цвет…»
Подумаю, может, спеть ей какую-нибудь частушку?.. Я их много знаю... Но спохвачусь: не стоит, начнет обо мне думать как о каком-то хаме... Поэтому скажу:
— О-о, какие искренние и душевные девушки были когда-то в деревнях! А теперь слышала, чтобы культурные  женщины песни пели? Им же стыд  но песни петь вслух. Так что ты не о культуре думай, а о муже хорошем, о любви. А то одна раньше времени одичаешь... Не только  мужчины дичают   в одиночестве, но и женщины. Начнешь, как одна моя знакомая в интернете играть. «Жених» игра называется. Мышкой щелкая, она грядки полет, цветы выращивает, одним словом, ведет виртуальное хозяйство. И вот, если все будет сделано, в качестве награды на интернетовском горизонте показывается голова мужчины. Здоровенный. Усы, как у таракана, борода, во-о, — показываю ей, — как у друга моего, который гены изучает, нос длинный. Мышкой щелкая, она его под свой вкус исправляет, — захочет, усы урежет, бороду укоротит, нос исправит. Сделать это — как раз плюнуть, виртуальные технологии что хочешь могут создать: машины, пистолеты... И такого она красавца своими руками вылепит, что начинает аж млеть от радости.
Куда там мужу родному  до  этого  красавца! Голодный,  высохший, как и ты, копается он днями в огороде, а она только виртуальным женихом любуется.
Принарядит, по своему вкусу костюмчик на него  натянет,  галстучек  на шею повесит, не будет же он целыми днями голым торсом перед ней светить.
И вот, поверишь, вскоре у них детки появляются. Хотя и виртуальные, но на жениха похожи. Вылитые...
Дальше — больше. Она начинает их воспитывать, за женихом ухаживает с большой любовью.
Вот как сейчас все делается.
Ты, может, тоже жениха в интернете ищешь?
—    Нет, — признается она, — я интернетом плохо владею. А без него где ты сейчас достойного мужчину найдешь? — спросит она не то у меня, не то  у окружающего мира.
—    Как это — где? — теперь уже я спрашивать буду. — На тропинке можешь встретить, на дороге. Мало ли где... Не в телевизоре же, и не в интернете ты его встретить можешь. Или ты, может, как моя знакомая, — только о женихе из интернета и мечтаешь?
И в ее голубые глаза пристально загляну... И снова синева озерная начнет затягивать.
Румянцем щеки вспыхнут, заалеет вся. Глаза к траве зеленой опустит.
Если краснеет, значит, не все еще потеряно, не одичала еще...
Не буду, не буду ее до слез доводить... Точить косу начну.
И  тут  она  увидит,  как  из  трубы  моей  бани  сеется  голубой  дымок.
И спросит:
—    А у вас что, кроме дуба еще и баня есть?
Я и не подумаю работу бросать, покос у ее ног гнать буду и говорить:
—    Как это может быть — чтобы у настоящего мужчины на даче и не было бани? Я после работы вечерком попарюсь там дубовым  веничком.
Тихо так выдохнет:
—    Хорошо вам, и дуб энергетический, и баня своя, а не казенная, где дышать нечем. А у меня — одни грядки с сорняками вечными.
Опять утешать буду:
—    Ничего, это уж такая ваша женская доля — за мужчиной ухаживать да грядки полоть, хозяйство вести...
Покос мой — само собой получится — вокруг ее ножек ляжет.
И тут снова — глаза в глаза — взглядами встретимся. Опять я косу точить начну, а она тихо:
—    А посмотреть можно вашу баньку? Может, если разбогатею, и я надумаю такую построить.
—    Конечно можно, — отзовусь. — Хорошему человеку всегда готов помочь. Заходи.
И вот она в бане. На полок смотрит, на печь — я ее сам сконструировал  и три раза перекладывал — до толка доводил... На полок сядет, шепнет тихо:
—    Тепленько здесь. Хорошая банька. Вы что, так один и будете париться?
—    Почему это — один?.. Если хороший человек попадется, могу и пригласить. Я что, жмот какой? Сама видишь, места хватает. А пара мне не жалко. И веничка с моего дуба энергетического хватит не только на двоих.
Голову печальная опустит. Задумается о чем-то только ей известном.
Затем молча из баньки выйдет. Вслед за ней по тропинке к калитке не пойду. Ведь у меня, как говорила мать, работы — по уши: баню нужно топить, косить. Посмотрю на ее ровную спинку, на фигурку округлую, на полные ножки… В самом соку женщина, не перезрела еще. Пропадает... Ни за грош пропадает... Буду стоять возле бани и молчать.
Как каменный.
А она, к калитке приблизившись, оглянется, и так тихонько:
—    Вот бы мне попариться...
Как и положено — помолчу сначала, а потом скажу:
—    Как смеркаться начнет, можешь приходить. Веник я сейчас замочу.
Бесшумное солнце к земле припадает — к той недосягаемой линии между полем и небом, которую называют горизонтом. В городе эту линию не увидишь — высотки каменные не дадут посмотреть на удивительное зрелище.
Но если ты за городом, где тишина и простор, перед глазами поле и лес далекий, а ты сидишь на скамейке у дома, тогда посмотри на большой красномалиновый диск, который тихо клонится к сероватым облакам. И не спеши, ни в коем случае не спеши отводить взгляд от солнца, оно уже не слепит. Тишиной и спокойствием, окружающим тебя, будет наполняться душа твоя. Начнешь думать о дне прожитом.
О-о, как быстро он промелькнул! Только-только было ясное утро. И чистое и нежаркое солнце на востоке веселило и будоражило, согревало душу надеждой на неизбежное счастье. И уверенность была, что за долгий день столько сделать успеешь: и встретиться, и переговорить, и поработать. И ты спешил, хватаясь то за одно, то за другое, и часто средь бела дня, поднимая вверх глаза, видел палящее солнце, катящееся среди облаков. И думалось тогда: еще далеко до вечера, еще успеется... И снова, глаза от неба оторвав, хватался за свое привычное и запланированное, забыв о солнце, которое катится и катится к той недосягаемой линии, границе неба и земли. И вот, когда  сидишь на скамейке и тихо  смотришь на серовато-светлые сугробы,    к которым склоняется малиновый диск, неожиданным чувством полнится душа: таким коротким оказался день!
И что ты успел сделать за этот день?
О-о, если бы этот день смог прожить заново, то совсем иначе провел    бы его: не хватался бы за нескончаемую работу, по-другому говорил бы с людьми.
Но день заканчивается.
И тогда грусть окутывает тебя. И о чем-то другом начинаешь думать, словно в душу свою заглядываешь. И если не испугаешься, то увидишь там много лишнего, тебе ненужного, за что жадно хватался целый день.
Ах, если бы снова начался рассвет, то все иначе сделал бы...
Но солнце прячется за низкие серые тучи, стелющиеся над горизонтом, и скоро ночь серым, черным покрывалом опустится на землю.
Окутанный тишиной и величием неба, ты будешь смотреть на светлорозовые облака — солнце закатится за них и оттуда, невидимое, начнет посылать вверх бело-золотистые столбы...
Почему-то вспомнится тихое детство, те вечерние мгновения, когда смотрел на заходящее солнце и думал, что оно каждый вечер начинает светить над другим сказочным краем, где все-все праздничное и золотистое, где люди веселые и красивые, и живут они счастливо и богато. И верил тогда, что скоро, как только вырастешь, рванешь в тот сказочный недоступный край, куда прячется малиново-розовое солнце.
О-о, каким спокойствием и уверенностью в грядущем счастье наполнялась душа твоя, когда смотрел на закат солнца!..
И вот теперь — умный и взрослый, снова, как и в детстве, смотришь на закат. И почему-то — почему, скажите мне, почему? — глаза начинают слезиться, чувствуешь, что за короткий день ты так чего-то и не познал. И не денег тебе жаль, не работы незаконченной...
Для души своей ты чего-то не приобрел... Но не спеши отчаиваться.
Оглянись, без гнева и злости оглянись — туда,  где  солнце всходило.     И странно: увидишь, как разгораются праздничным розово-белым светом облака. Будто там вот-вот снова появится солнце. Небо станет более глубоким и рельефным, — почувствуешь душой его величие, от запада до востока оно будет пронизано светом невидимого солнца.
И снова, в который раз за вечер, душа наполнится новым чувством, — грусть и скорбь о чем-то потерянном отступят, вдруг почувствуешь единение с огромным небом, с невидимым солнцем. И тогда совсем по-другому подумаешь о неизбежной ночи, — сквозь слезы подумаешь о звездах, что вот-вот появятся над головой и покажут тебе иной мир, дадут новую радость...
В еще прозрачном небе загорится первая звезда. И на тропе покажется она. Сразу же, зайдя в предбанник, скажет:
—    Я раздеваться не буду. Стесняюсь. В купальнике буду.
«А ты уверена, — мне так и захочется спросить, — ты уверена, что без купальника мне на тебя будет интересно смотреть?..»
Но не надо обижать горемычную. Говорю с безразличием, чтобы ее успокоить:
—    Будь в купальнике, если тебе хочется. Я же — не нахал какой. Я тоже в плавках буду...
Баня горячим духом пахнет. Камни, которые в поле собирал, зашипят сердито, когда плесну на них кипятком. Она тихо сидит на полке, вижу, как ее кожа покрывается белыми капельками — от глаз до пят.
—    Ложись на живот, — говорю, — буду парить.
И ведь странно — чем дальше, тем больше она, разговорчивая, молчит. Послушно на липовые доски ляжет. Веничком распаренным по пяткам пройдусь. Она вздрогнет всем телом, тихо выдохнет:
— Ой...
Снова поддав пара, еще раз приложусь к пяткам и опять услышу уже знакомое: «Ой...»
А потом с размаху резко ударю веником по ее лодыжкам, по бедрам, приближаясь к голове. И раз, и второй, и третий... Лифчик — так получится — расстегнется, и под ним покажется полоска белого незагоревшего тела.
—    Не жарко? — спрошу и, снимая жар, проведу по ее телу рукой.
Она молчать будет. И тогда уже, пара поддав, со всего размаху начну резко и сильно бить веником по ее мягкой и безвольной спине. И теперь она не скажет ни слова.
—    Перевернись, — глухо шепну. И она послушается. И снова буду бить веником по ее телу, снизу доверху, минуя белую незагоревшую грудь. И время от времени рукой стягивать с ее тела лишний жар.
И тогда увижу, как она, безвольная, начинает плакать, — рукой по глазам проводит, стирая с глаз и щек прозрачные крупные капельки...
—    Успокойся, — снова шепну. — Не только ты одинокая. Мы все одинокие...
И потом, когда она, выплакавшись, пойдет росистой тропой к своему дому, я тоже выйду под звездное небо. Тихо будет в мире, как под водой. Рядом высится дуб. Увижу траву скошенную, что валами на земле лежит. И от покосов привяленных запах клевера донесется... И косу недалеко от дуба увижу — косовищем в землю воткнутую. Под лунным светом блеснет серебром изъеденная оселком сталь. Белоснежные звезды будут мигать над головой — куполом сказочным обволакивать меня. Почему-то детство вспомнится, когда чувствовал себя в центре Мира — все кружилось вокруг меня: и солнце теплое, и звезды бесконечные, и дороги гибкие... И подумаю о других дубах, которые сейчас в темноте вырисовываются в поле за речкой извилистой — у неприметного деревенского дома. К дому этому люди ежегодно ходят, чтобы посмотреть на колыбель, в которой когда-то мальчик рос. Так же когда-то над его головой звезды мерцали, и так же луна светила, так же смотрел мальчик на землю тихую, слушал, как мать поет колыбельную, а потом, когда подрос, в свет подался и там, насмотревшись горя людского, тихо выдохнул:

Народ, беларускі народ,

Ты цёмны, сляпы, быццам крот.

І мовай тваёй пагарджаюць…

Давно это было, в иное время…
И за это, только за слово поэтическое, его за решетку посадили... Он же не разбойник был, из храмов никого не выгонял, всего лишь правдивое слово сказал...
Изменилось время, изменился народ, — памятник поэту поставили.
И почему-то закружится у меня голова, и снова до слез пожалею, что я не поэт, не хватает у меня слов, чтобы рассказать о тайнах бесконечных, людей объединяющих.
И как рассказать тебе, Лупоглазенький, об этих тайнах, о любви загадочной? Как рассказать, когда и от чего она вспыхивает?..
А он, как пьяный или как неразумный, свое будет твердить:
— Понимаешь, я тут ни при чем, да и ты не виноват. Мы с тобой — всего лишь представители различных цивилизаций, послы, так сказать, доброй воли... Люди ваши, на Земле, так жаждут встретиться с нами, СЕТИ организовали, в которые миллиарды вбухивают, контактировать хотят, в телескопы нас увидеть, целые международные космические экспедиции создают, чтобы с нами скорее встретиться, а ты — против... Опомнись, деревня темная... Неужели ты против прогресса? Налаживать контакты мы должны. Тебе только и работы — передать наши предложения, а прилететь — мы и сами на летающих тарелках к вам можем. Создадим межцивилизационную контактную группу, условия обсудим. Не будем же мы все делать ни с того ни сего... Главное,  передай вашим, что  мы — реальность. Передай, что это мы к вам когда-то прилетали и научили ваших жрецов пирамиды строить, разуму научили... И вот сейчас мы снова готовы помогать вам во имя светлого будущего и прогресса...
И что мне оставалось делать?
А что бы вы сделали на моем месте? Махнул я в отчаянии рукой...

10

...Через иллюминатор самолета, когда домой летел, я смотрел вниз и видел там, в разрывах облаков, безбрежный океан.
Все думал над своими приключениями. И обидно мне стало  почему-то...
И снова одиночество на меня черной волной накатило.
За чем в этой короткой жизни гоняться и за что цепляться?.. Почему люди стали такими растерянными? Почему они обеими руками хватаются за то, что им никогда не понадобится? Почему люди людям верить перестают? Почему же все время в бедах своих мы ищем виновных и никак не можем найти их?.. Почему радость исчезает из наших душ?
...И тогда я увидел внизу берег океана. На том берегу хижину, а в ней старика, который под утро видел львов — они будто котята выбегали из леса на берег и начинали играть. Днем к старику приходил мальчик из поселка. Старик и мальчик были одинокими, и как бывает в таких случаях, дружили. Говорили на равных о футболе, боксе и, конечно же, о рыбалке, так как старик всю жизнь рыбачил.
Затем привидилось мне, как старик утром выплывает в море. Уходит далеко-далеко, куда рыбаки обычно не заплывают. На сардину он хочет поймать большую рыбу. И ловит ее. Вижу, как борются рыба и старик, и силы у них равные. Рыбина мощная, тянет лодку со стариком в океан безбрежный. И день проходит, и ночь, и новый солнечный день наступает, а они все сражаются, старик и рыба. До кровавых мозолей натираются руки старика, солнце обжигает кожу на плечах... Наконец утомленная рыба всплывает на поверхность океана. Она такая огромная, что в лодку никак не поместится. Старик привязывает ее к  лодке  и  направляется к  берегу.  И вдруг возле лодки появляются ненасытные акулы. Острыми зубами они отхватывают от рыбины куски. И снова старику приходится бороться — бьет веслом по акулам, но их много, и они такие голодные... И ночью, когда старик подплывает к берегу, от рыбы остается только обглоданный скелет. Измученный, истощенный, с окровавленными руками, старик укладывается в бедной хижине. Я вижу, как утром в хижину приходит мальчик и, увидев окровавленные руки старика, а на берегу огромный скелет рыбы, начинает плакать.
И жаль мне этого старика до слез. Жаль мальчика…
Понимаю — годы, века пройдут, а все так же старику будут сниться львы, все так же он будет ловить большую рыбу и бороться с акулами до самого конца... И все так же к нему утром будет приходить мальчик и плакать...
И еще увидел, когда сверху на задымленные облака смотрел, другого парня, того, который когда-то из дома ушел, и которого кани остаться просили. Увидел его, одинокого, в городской квартире. Среди ночи не спится ему — воду пьет из крана, а затем садится у окна и смотрит на тихую пустынную улицу, освещенную фонарями. Вспоминает, как осенний морозный ветер с шелестом гоняет листву по остывшей земле, как первый снег кружит над деревенскими домами, над пустыми огородами. И тогда, в ночной тишине, он начинает писать рассказ о жизни, о смерти, о том, как с первым снегом в деревне свежуют вепря, как перед этим сорока, учуяв близкую смерть, из-за забора мелькнет перед глазами и, затрещав, зачекав, заломав хвост, тут же исчезнет.
...А затем я вижу, как он, тот парень, усталый, словно блудный сын, возвращается туда, куда все в свое время возвращаются — к истокам своим...
Тихий летний вечер. Идет он через луг по узкой тропинке, ведущей к тому дому, из которого когда-то ушел в мир... Сеется, шелестя, дождь, и вдалеке, за стеной дождя и тумана, слышно, как звенит цепь, которой спутана  лошадь...
И думает он, что скоро, очень скоро, когда душа успокоится, он начнет писать новый рассказ о лошади, гуляющей на воле...
И опять же — понимаю: время не властно над этим несчастно-счастливым поэтом, писавшим о добре и надежде…
И еще увидел голубоглазого юношу, заболевшего туберкулезом. Смотрел, как он сидит на скамейке на морском берегу и смотрит вдаль на белопенные волны. То и дело кашляя, вспоминает свою родину, свой край, как будто проклятый Богом, никогда не бывший счастливым...
И начинает шептать, шептать строки стихотворения про деда, который спустился с печи и сидит у реки, греясь на солнце, и не жалеет, что скоро станет землей. Парень шепчет о своей душе, словно дикий ястреб, рвущийся в небо, на простор...
И не одинок он, ведь книжку имеет…
И опять же, знаю точно, что время не властно над этим парнем, никто над ним не властен — ни философы, ни хохмачи, которые из жизни и смерти очередную шутку лепят, ни политики, наперед все знающие...
И тут словно пелена упала с глаз моих. И подумалось мне...
О-о, не скажу я вам, о чем думалось мне в те минуты, когда домой возвращался и через иллюминатор самолета смотрел свысока на беззащитно открытую землю, без которой человек не может жить...

P. S. С моих слов друг записал все верно, ничего от себя не добавил. Если будет печатать мои приключения, то пусть гонорар возьмет себе. Даю разрешение на публикацию. Под чем и подпись ставлю.
Базыль, родом из Житива.

Перевод с белорусского Максима ПЕЧЕНЯ.

Выбар рэдакцыі

Культура

Чым сёлета будзе здзіўляць наведвальнікаў «Славянскі базар у Віцебску»?

Чым сёлета будзе здзіўляць наведвальнікаў «Славянскі базар у Віцебску»?

Канцэрт для дзяцей і моладзі, пластычны спектакль Ягора Дружыніна і «Рок-панарама».

Грамадства

Час клопату садаводаў: на якія сарты пладовых і ягадных культур варта звярнуць увагу?

Час клопату садаводаў: на якія сарты пладовых і ягадных культур варта звярнуць увагу?

Выбар саджанца для садавода — той момант, значнасць якога складана пераацаніць.

Культура

Вольга Здзярская: Для мяне мая прафесія — жыццё

Вольга Здзярская: Для мяне мая прафесія — жыццё

Актрыса НАДТ імя М. Горкага — пра шлях да сцэны і натхненне.

Грамадства

«Любоў — галоўнае, што бацькі павінны даць сваім дзецям»

«Любоў — галоўнае, што бацькі павінны даць сваім дзецям»

Тата і мама — два самыя важныя чалавекі ў жыцці кожнага дзіцяці.