Микола Микулич. Историю создают личности…

Двадцать лет миновало с тех пор, как ушел из жизни великий белорусский поэт, общественный и государственный деятель Максим Танк (Евгений Иванович Скурко).

---

Это была уникальная личность не только в истории белорусской литературы, но и во всем общественно-культурном развитии Беларуси. М. Танк обладал чрезвычайно редкими душевно-человеческими качествами: его отличали искренность и добродушие, благородство и скромность, честность и ответственность.

Творческие люди — писатели, художники, композиторы, актеры — личности амбициозные. Как правило, они придерживаются высокого мнения о своих способностях, результатах своего труда. Максим Танк здесь выглядел большим, славным, милым исключением. Сколько раз он мне говорил о том, что хочет переписать поэму «Нарочь», потому что она ему не удалась, переделать многие свои стихи, так как они слабые. И это при том, что поэму «Нарочь» давно высоко оценили отечественная и зарубежная критика и литературоведение, а о таких «слабых» стихах могли бы только мечтать многие современные белорусские поэты. Евгений Иванович неоднократно отмечал, что я перехвалил его в своей монографии «Максим Танк и современная белорусская лирика». И это в то время, когда книгу в целом весьма доброжелательно, без особых критических замечаний приняли наши специалисты. А чего стоит оценка поэтом своего западнобелорусского творчества, данная им в дневниковых заметках «Листки календаря». «С ужасом осмотрелся, что мне миновало 27 лет! — записал он 29 сентября 1939 года. — А у меня только несколько сборников стихов, среди которых 75 процентов слабых, 20 процентов — средних и только 5 процентов — хороших. Нечем хвастаться».

Найдите сегодня хотя бы одного белорусского литератора с такими или близкими к ним мыслями о себе.

Мы знаем, что М. Танк отказывался от всех должностей, которые ему предлагали: и от должности председателя правления Союза писателей, и от должности председателя Верховного Совета БССР, и от должности вице-президента Академии наук республики. Отказывался потому, что хотел сосредоточиться на творческой работе, которая приносила ему огромное моральное удовлетворение. Как свидетельствуют родные поэта, каждому своему удачному стихотворению, каждой художественной находке он радовался, как ребенок. Однако скромность, честность и ответственность Танка высоко ценило республиканское руководство, и ему в большинстве случаев удавалось убедить поэта в необходимости согласиться с тем или иным кадровым предложением, а фактически — с решением сверху.

Будучи главным редактором журнала «Полымя», М. Танк неизменно вычеркивал свое имя в материалах, где оно фигурировало в контексте похвалы и комплиментов. Считал, что печатать их в таком виде — не совсем корректно для руководителя издания. Свои стихи в журнале поэт помещал не чаще, чем один раз в год.

Представьте себе, М. Танк стеснялся носить свои государственные награды, стеснялся того, что их у него много. Как известно, поэт был награжден четырьмя орденами Ленина, орденами Октябрьской Революции, Красного Знамени, двумя орденами Трудового Красного Знамени, Отечественной войны ІІ степени, Дружбы народов и многими медалями, а также офицерским крестом Возрождения Польши, орденами Заслуги Польской Народной Республики. Никто никогда не слышал от М. Танка, что он является Героем Социалистического Труда, академиком Академии наук Беларуси, почетным гражданином города Минска, народным поэтом БССР. «Он был такой, — признавался во время одной из наших бесед сын художника Максим Евгеньевич, — что никогда вперед не полезет, никогда сам где-то в президиуме не сядет. Это только когда обстоятельства требуют, когда пронумерованы места, с указанием фамилий конкретных личностей…»

Сегодня в это трудно поверить, но, оказывается, М. Танк, председатель правления Союза писателей БССР и председатель Верховного Совета БССР, платил своему шоферу за каждую поездку на дачу...

Поэт неоднократно советовал мне писать не так о нем, как о некоторых других литераторах бывшей Западной Беларуси, в частности, о Валентине Тавлае, Сергее Кривце, Ганне Новик, которых, на его взгляд, несправедливо забыли, об участниках народно-освободительного движения, людях талантливых, честных и жертвенных. Евгений Иванович искренне заботился о тех, с кем когда-то вместе входил в литературу, с кем плечо к плечу работал в коммунистическом подполье. О западнобелорусских подпольщиках М. Танк всегда говорил тепло, прочувствованно, даже как-то сентиментально. Было видно (да он и не скрывал этого), что они для поэта — очень дорогие люди.

Безусловно, показателем удивительной скромности М. Танка является тот факт, что он завещал похоронить его не в Минске, а на Мядельщине, на Слабодском кладбище, где похоронены родные и близкие, рядом с отцом и матерью. В завещании поэт просил хоронить его без орденов, музыки и речей, как можно более скромно, «как хоронили и хоронят испокон веку у нас всех», не ставить на могиле памятник, не присваивать его имени учреждениям и памятным местам. Как известно, к нему не прислушались, но это уже другая тема…

В Белорусском государственном архиве-музее литературы и искусства хранятся многие сотни писем к М. Танку от жителей Беларуси (и не только) с просьбами помочь, заступиться, защитить и т. д. И фактически ни одно из них не осталось без ответа. Профессор Петр Кузюкович, близкий родственник художника, в своих воспоминаниях «Просто хороший человек» подчеркивает: «Восхищала чрезвычайная простота и доброта прославленного поэта, что позволяло многим людям из разных районов Беларуси обращаться к нему лично и письменно с просьбами о помощи и защите. И я не знаю случая, когда бы он кому отказал в этом». М. Танк не разделял людей на хороших и плохих и помогал всем, кто к нему обращался.

Жизненная биография — это творческая судьба писателя, во всяком случае, поэта. Ей принадлежит определяющая роль в становлении и развитии его художественной индивидуальности.

Евгений Скурко, будущий белорусский поэт Максим Танк, родился, по новому стилю, 17 сентября 1912 года в деревне Пильковщина Вилейского уезда Виленской губернии, в царской России. Отправившись вместе с родителями во время Первой мировой войны в беженство, он с 1917 по 1922 год жил в Советской России, в Москве. А когда вернулся на Родину, оказался в Польше, поскольку его родные места находились в составе Западной Беларуси, которая в соответствии с Рижским мирным договором 1921 года отошла к этому государству. После воссоединения Беларуси в 1939 году Танк жил в Советском Союзе, а умер уже в независимой Республике Беларусь.

В школу Евгений Скурко пошел в беженстве в Москве. Изучая русский язык и литературу, полюбил произведения Пушкина, Некрасова, Гоголя, Горького, Маяковского, некоторых других писателей. Вернувшись из беженства, продолжил учебу в польских школах: вначале в деревне Шклениково, потом в Сватках. Здесь он приобщился к польской классике — к Мицкевичу, Сенкевичу, Ожешко, Конопницкой…

Белорусская книга впервые попала в руки Евгению Скурко лишь в 1925 году. Это был белорусский календарь, в котором внимание подростка привлекли социально и патриотически заангажированные стихи Янки Купалы.

То, что М. Танк познакомился вначале с русской литературой, затем с польской и только потом с белорусской, обострило в нем чувство национального, которое впоследствии привело его в ряды активных участников народно-освободительного движения в Западной Беларуси, борцов против угнетения и неравенства. Молодой Евгений Скурко учился в четырех гимназиях, однако ни одной из них не окончил: Вилейскую русскую закрыли польские власти, из Радошковичской белорусской и Виленской белорусской он был отчислен за неподчинение администрации и участие в забастовочном движении протеста, а во время учебы в Виленской русской начинающего поэта непосредственно в классе арестовала польская полиция и бросила в тюрьму «Лукишки».

Удивительные антиномы и парадоксы жизненной судьбы Максима Танка заключаются в том, что он был народным поэтом БССР, академиком Академии наук Беларуси, однако не только не имел высшего образования, но и законченного среднего. В своей карточке персонального учета члена Союза писателей в графе «Образование» поэт указал, что в 1954 году окончил Вечерний университет марксизма-ленинизма при Минском горкоме КПБ.

М. Танк работал инструктором ЦК комсомола Западной Беларуси, в легальных и нелегальных периодических изданиях, неоднократно арестовывался польской дефензивой и заключался в тюрьму. Всего на Лукишках поэт отсидел около трех лет. В годы войны он служил во фронтовой печати, в газете «За Советскую Беларусь» (Брянский фронт), ускоренно адаптировался к новым для него советским общественно-социальным условиям и порядкам. Кстати, в конце 1930-х годов были репрессированы, высланы в Сибирь тети поэта по отцовской линии Соня и Поля с семьями, которые жили в Советском Союзе, а в годы войны при не установленных обстоятельствах от рук партизан погибла младшая сестра Вера со своим двухлетним сыном.

В послевоенный период М. Танк длительное время работал на ответственных государственных должностях. В течение 18 лет (с 1948 по 1966) поэт руководил ведущим белорусским литературно-художественным журналом «Полымя», в течение 24 лет (с 1966 по 1990) возглавлял тогда весьма авторитетную, социально значимую и влиятельную организацию — Союз писателей Беларуси, 20 лет (с 1966 по 1986) являлся секретарем правления Союза писателей СССР. 24 года (с 1947 по 1971) он был депутатом Верховного Совета БССР, 20 лет (с 1969 по 1989) — депутатом Верховного Совета СССР. М. Танк работал председателем Верховного Совета БССР VІ и VІІ созывов (1963—1971).

Такой богатой, насыщенной, сложной жизненной биографии не имеет ни один писатель в истории новой белорусской литературы.

Как представляется, синтез редкого человеческого характера и яркого художественного таланта, а также уникальной жизненной биографии обусловил стремительное творческое развитие и большие поэтические приобретения Максима Танка.

Как личность и поэт М. Танк рос и воспитывался, в первую очередь и главным образом, на белорусских духовно-социальных и литературных традициях и ценностях. Истоки его художественного слова — в белорусском фольклоре, средоточии мудрости и высокой нравственности, морально-этических норм и принципов, эстетики и оптимизма. Философия и поэтика устного народного творчества оказали большое влияние на становление личности, художественного стиля М. Танка, выработку основ литературного мастерства. Анализ произведений поэта показывает наличие в них многочисленных народных тем и мотивов, мифологических образов, традиционных эпитетов, метафор, сравнений, средств и приемов сказочно-романтической условности, архитектоники народной лирики и др.

В 1930-е годы и несколько позже он ориентировался на богатое проблемно-тематическое содержание, особенности образного строя, поэтику и стилистику творчества Я. Купалы, Я. Коласа, М. Богдановича, некоторых других белорусских писателей. Поэзия Я. Купалы привлекала молодого М. Танка своим романтически-возвышенным пафосом, эмоциональной сконденсированностью мысли, афористической емкостью. Я. Колас влиял на него объективизированно-правдивым показом проблем общественно-социальной жизни, глубоким выявлением «диалектики души» современника, психологически точными красками и оттенками, пластикой, о чем свидетельствует тематически-образная, стилевая перекличка конкретных произведений. В творчестве М.Богдановича поэта впечатляли особенности духовно-эстетического идеала, его философско-аналитическая парадигма, подчеркнутая гуманистическая заангажированность, индивидуализированность мироощущения лирического героя, богатство и разнообразие жанрово-стилевого содержания.

Огромное влияние на становление творческой индивидуальности Максима Танка оказала русская литература, особенно произведения М. Горького и В. Маяковского. Как известно, первая часть псевдонима белорусского поэта — Максим — возникла в результате его восхищения личностью и творчеством М. Горького. Что касается идейно-эстетических поисков В. Маяковского, то они буквально пленили молодого М. Танка, это было ошеломляющее открытие. Такая волшебная и манящая магия центробежного притяжения и мощного благотворного влияния, пожалуй, никем из писателей на него тогда не проецировалась. О первом знакомстве с творчеством В. Маяковского в переводе на польский язык М. Танк вспоминал следующее: «Я встретил поэта, который сказал мне не только о том, «как делать стихи», но и о чем писать, встретил поэта, который раскрыл перед моими глазами бескрайние перспективы». Во многом показательной и характеристичной также является дневниковая запись белорусского поэта. Получив в подарок от своей будущей жены однотомник стихотворений В. Маяковского на русском языке, 12 декабря 1936 года в «Листках календаря» он пометил: «Как жаль, что книга не попала ко мне на несколько лет раньше. Читаю и многие вещи начинаю видеть в другом свете. Дело — не в подражании, не в повторении Маяковского. Ощущая его крепкое плечо, мне теперь будет легче подняться на ноги, освободиться из плена многих отживших свое время авторитетов и монополистов красоты и правды».

Необходимо отметить, что у В. Маяковского и М. Танка очень близкой была сама мировоззренческая установка, исходная программная концепция-интерпретация художественного творчества, в частности, поэзии, понимание ее идейно-эстетической сущности и предназначения, путей развития. Время, в которое жили и творили поэты, было таким, что оба они большое значение придавали выразительному гражданскому звучанию, социальности своих произведений. «Тенета красоты», «мистическая философия формализма», «издержки авангардистского оригинальничанья» (В. Колесник) отталкивали их обоих. Основания для такого суждения дает нам сравнительно-типологический анализ конкретных произведений, например, таких, как «Наш марш», «Ода революции», «Поэт рабочий», «Приказ по армии искусства», «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче», «Левый марш» В. Маяковского, и ряда программных танковских стихотворений середины 1930-х годов — «В марше», «Акт первый», «Начало оды», «Из дневника» и др.

В. Маяковский, как известно, творил поэзию «не из одного своего чистого духа, но главным образом из революционной действительности» (Б. П. Гончаров). Всем, по его словам, «футуристикам, имажинистикам, акмеистикам, запутавшимся в паутине рифм», щекочущих своими стихами «мещанские вкусы», поэт предлагал плюнуть «и на рифмы, и на арии, и на розовый куст, и на прочие мелехлюндии из арсеналов искусств».

 

Кому это интересно,

что — «Ах, вот бедненький!

Как он любил

и каким он был несчастным…»?

Мастера,

а не длинноволосые проповедники

нужны сейчас нам.

 

Что касается М. Танка, то он всячески противостоял стремлению «деликатно миновать саму идею и мерять произведения ассонансами и слуцкими поясами». В стихотворении «Каждый об Отчизне пишет строки…» западнобелорусский поэт выявляет свое неприятие канонов «чистого искусства» в типологически подобном В. Маяковскому проблемно-тематическом и образно-ассоциативном ракурсе, с характерной для русского поэта идейно-нравственной отмобилизованностью и выношенной убедительностью мысли и чувства. «Аж недоумеваешь: откуда они берутся у народа, жизнь которого полна трагедий», — отмечает художник в дневнике 19 января 1936 года относительно произведений-»пасторалек» представителей «чистого искусства». М. Танка глубоко возмущают их «мистерные и волшебные стилевые орнаменты», «поэтизация небытия и уютного затворничества», пугливая боязнь суровых западнобелорусских реалий. Поэт хорошо понимал, как справедливо отмечал исследователь его творчества В. Колесник, «тщетность словесного жонглерства, химерность чистой красоты», «модернистского фокусничества» в литературе.

 

Каждый об Отчизне пишет строки.

Но ведь есть такие рифмачи,

Что за соль, за хлеб, за взлет высокий

Жаждут лишь стихами заплатить.

 

И начнут строчить… Закатят очи:

«Ах и ох, люблю я этот край…»

Пару звезд припомнят, лунность ночи,

И выходит — просто каравай.

(Пер. с белорусского А. Аврутина)

 

В стихотворении «От шумных зазывов…» М. Танк решительно отмежевывается от «снобов тупых», «окололитературных фразеров», «виршеплетов придворных», которые «над долей отчизны тужить Умеют доходно, живут осторожно». А в стихотворении «Отрывок» поэт подвергает беспощадной критике «певцов глухих», «Что век свой прожили в тиши», которые его «в теплый уголок, Как прочих, грязною тропой Вести хотели за собой», — всех тех, кто мешал ему, чтоб он «не мог Направить взор свой на восток», для кого «Волнующийся жизнью стих Звучит, как диссонанс».

Главный герой, которого утверждал М. Танк, гражданин и патриот своего отечества, непосредственный участник национально-освободительного движения в Западной Беларуси, — личность во всех отношениях неординарная, самобытная. Это человек, с одной стороны, радикальных взглядов и устремлений, решительных поступков и действий, мужественного духа, мобильный, а с другой — романтически-мечтательный, наделенный тонкой впечатлительностью, чрезвычайно восприимчивый и ранимый. Как заметил В. Колесник, «Максим Танк в середине 30-х годов укрепил новый для поэзии Западной Беларуси взгляд на человека, новый тип гуманизма». Чтобы убедительно обрисовать его облик, глубоко раскрыть внутреннюю сущность, содержательность натуры, тесные связи с окружающей жизнью и напряженным временем, необходимо было выявить его душевную чуткость, предельную взволнованность и возбужденность, все богатство эмоционально-чувственного мира. Естественно, это требовало усовершенствования имеющихся средств художественной выразительности, поиска новых структурно-стилевых форм.

Поэзия М. Танка середины 1930-х годов, целиком подчиненная идее национального возрождения, делу объединения белорусов в едином государстве, активно утверждает главную установку творчества В. Маяковского, как представляется, довольно метко засвидетельствованную литературоведом В. Кожиновым: «В целом поэзия Маяковского предстает как диалог с временем, с миром, в котором совершается целенаправленная перестройка. Поэтически осваивая этот мир, он всегда непосредственно обращается к нему, непосредственно включается своим словом, своим деянием поэта во всеобщее историческое деяние».

В. Маяковский подчеркивал: «Надо всегда иметь перед глазами аудиторию, к которой этот стих обращен. В особенности важно это сейчас, когда главный способ общения с массой — это эстрада, голос, непосредственная речь». В результате, с самого начала работы над произведением, как художественным целым, в нем все неизменно подчинялось отмеченной важной идее. Она естественно обусловливала возникновение стихотворения необычного, пафосно-ораторского по характеру, как монолог актера, обязательно рассчитанного на «показ» зрителю и слушателю, на восприятие коллектива, массы, их понимание и, как результат, на непосредственную ответную реакцию. Поэт никогда не сомневался в том, что новому «огромному содержанию» революционной действительности должна соответствовать новая форма. «Весь тот вулкан и взрыв, который принесла с собой Октябрьская революция, требует новых форм и в искусстве. Каждую минуту нашей агитации нам приходится говорить: где же художественные формы?» — говорил он, выступая 3 января 1921 года на диспуте «Художник в современном театре». «В данном случае, — справедливо замечает исследователь творчества В. Маяковского Б. П. Гончаров, — «новая форма» воспринималась поэтом не в узко стиховом плане, а прежде всего как новое художественное мироощущение, поэтическое осмысление действительности (новая концепция человека и т. д.), вплоть до особенностей стиха».

«Маяковский, — пишет Б. П. Гончаров, — не мог для создания новой художественной формы использовать средства старого стиха, так как в нем преобладало фразовое построение. По ходу переживания, которое ложилось в основу произведения, он вводил формы совместного использования силлабо-тонического и тонического стиха, тем самым обогащая каждый из них. Ему характерна интонационно-синтаксическая конструкция стиха со словами-фразами, восклицательными и вопросительными резко эмоциональными предложениями. Даже когда фраза Маяковского более или менее сложна, она распадается на отдельные слова-фразы, которые создают конкретный языковой облик предельно взволнованного человека. Отсюда известная ступенчатость его стихов, расположение слова в отдельную строку, самостоятельное фразовое произношение почти каждого слова». Есть все основания полагать, такая концепция стиха импонировала М. Танку, была ему необходима, она давала возможность белорусскому поэту раскрыть свои жизненные наблюдения, выявить особенности лирического «я». «Закончил «Акт первый», — помечает он в дневнике 15 ноября 1935 года. — Пробую освободиться из старых поэтических канонов, из плена певучести, традиционной образной системы… Ощущение кризиса архаических форм еще ничего не дает. К новому трудно найти ключи. Может, их и не найду, потому что новое само по себе не существует. Его каждый художник должен создать».

М. Танку импонировали многие грани таланта В. Маяковского. Например, он стремился воплощать в своем творчестве один из главных составных элементов художественного стиля русского поэта — ораторский пафос. Это обстоятельство невольно заставляет вспомнить интересную мысль Гегеля: «Пафос образует подлинное средоточие, подлинное царство искусства; его воплощение является главным как в произведении искусства, так и в восприятии последнего зрителем. Ибо пафос затрагивает струну, находящую отклик в каждом человеческом сердце. Каждый знает ценное и разумное начало, заключенное в содержании подлинного пафоса, и поэтому он признает его. Пафос волнует, потому что в себе и для себя он является могущественной силой человеческого существования».

 

Хватит!

Не штука дудеть на кларнете,

С клавиш горстями сыпать аккорды,

Шастая по вертепам,

Теша сальные морды.

(Пер. с белорусского В. Корчагина)

 

Энергию этой строфы, пожалуй, только условно можно назвать сконденсированной и уплотненной. Как видим, у поэта наблюдается склонность одновременно и к мечтательной окрыленности, символической отвлеченности рисунка и, вместе с тем, к раскованности художественного мышления, раскрепощенности стихотворной строки. При всем этом, своей интонационно-синтаксической ударностью, достаточно резким эмоциональным пафосом она не может не напомнить нам В. Маяковского. Так же как и характерным зажигательным оптимизмом, нерушимой верой автора в правдивость и непоколебимость своих нравственных и творческих принципов, наконец, чувством превосходства над оппонентами.

Лирический герой стихотворения «Акт первый» делает, кажется, все для того, чтобы его услышали и поняли. Все произведение от начала и до конца — это сплошной клич, призыв, обращенный ко всем и каждому, к миллионам. Силой отчаянного гнева и хлесткой решительностью произношения поэт заставляет слушателя задуматься над громовыми общественными процессами, акцентирует внимание на самом существенном и волнующем в них, призывает к объединению своих единомышленников, все свободолюбивые силы.

 

Улицы, площади загудят,

Взяв этот ритм накаленный.

Взрыв — в каждом стяге,

Бунт — в каждом шаге.

Сколько нас?

Миллионы.

 

Как нам кажется, характерным в этом отношении является замечание В. Кожинова по поводу создания стихотворения В. Маяковского «Сергею Есенину»: «Содержание явно рождается в самом процессе создания формы, в процессе сотворения ритмической и словесной материи строки». Развивая свою мысль, критик утверждает, что «работа над формой есть в то же время работа над содержанием, и наоборот. Поэт не творит и не может творить форму и содержание «по отдельности». Он создает произведение, в котором содержание и форма — это две стороны одного-единого целого; точнее говоря, содержание или форма предстают перед нами в зависимости от того, с какой стороны — «внутренней» или «внешней» — мы рассматриваем это целое».

Поэтике М. Танка 1930-х годов характерна такая особенность, как «эмфотичность слова». Вместе с тем в отношении творчества западнобелорусского поэта это понятие следует понимать широко. Мы здесь, в первую очередь и главным образоим, имеем в виду высокую эмоциональную насыщенность стихотворения, экспрессивность строки, повышенную смысловую нагруженность слова, тонкую звуковую инструментовку и др.

Развитие стихотворения М. Танка в этом плане продолжалось, усовершенствовались его ораторские возможности и потенции. Однако чем дальше, тем чаще у поэта появляются такие произведения, в которых напряженно-зажигательный, полемический пафос как бы отходит на второй план, в которых доминирует и акцентируется относительно «тихое», спокойное, даже довольно приглушенное чувственное наполнение. Смысловой, эмоциональный строй стиха изменяется, произведение приобретает доверительную прочувствованность интонации, насыщается особенным внутренним драматизмом. В одних случаях, как, например, в стихотворении «Мы не умрем» это приводит к характерной авторской сосредоточенности, мучительно-болезненной рассудительности, философской углубленности, в других — к активизации насмешливо-прочувствованного, возвышенно-романтического, колкого, критически-едкого аспектов нравственно-эстетического содержания («Как мы пишем?..», «К штурму», «Еще не поднялся наш критик…» и др.).

Есть еще одна особенность, сближающая поэзию М. Танка и творчество В. Маяковского. Оба поэта были тесно связаны с действительностью, ее злободневными проблемами и противоречиями, жизненными буднями широких народных масс, что в той или иной степени не могло не отразиться на характере их стиха. В. Маяковский большое значение придавал уличному «неумолкающему эху». С целью сделать свой стих «понятным для массы, для своего времени, перешел к простому языку», — писал он. Поэт стремился ввести в язык произведения «язык улицы», «язык масс» и писать так, «чтобы было понятно, не снижая темы, — тем языком, на котором говорит масса». Концептуально относительно этого аспекта он высказался, вспоминая свою работу в «Окнах РОСТА»: «Для меня эта книга большого словесного значения, работа, очищавшая наш язык от поэтической шелухи на темах, не допускающих многословия».

Что касается М. Танка, то хотя влияние «языка борьбы», языка, охваченной революционным порывом народной громады, на стихотворение поэта было значительным и результативным, чрезвычайно важной для него являлась связь с фольклорной стихией. Читая его стихотворения «Под острожной стеной», «Жать идет батрачка рано…», «За песни и сосонки…» и др., невольно обращаешь внимание на их многочисленные народно-песенные мотивы и образы, композиционные приемы, ритмико-интонационные особенности и т. д.

Сегодня особенно выразительно видно, что идейно-эстетический опыт В. Маяковского был чрезвычайно полезен для М. Танка. Великий русский поэт подсказывал своему молодому западнобелорусскому коллеге потенциально перспективные пути развития стиха, ориентировал на неустанные поиски элементов «напряженного письма», наиболее оптимальных и эффективных способов творческих контактов с читателем — в зависимости от характера материала и целевых установок самого автора. «В. Маяковский стал для него поэтом, — совершенно обоснованно подчеркивал В. Колесник, — расширившим эстетические пределы поэзии, новатором, сумевшим ввести в поэзию героя, мыслящего категориями мировой политики, подчинившим поэзии новые тематические и проблемные сферы, считавшиеся непоэтичными».

М. Танк в своем творчестве продолжал и развивал лучшие традиции польской литературы, ориентируясь на опыт как представителей старших поколений поэтов, так и более молодых, современников, — В. Броневского, Б. Ясенского, Ю. Тувима и др. Большое влияние на становление его творческой индивидуальности оказали духовно-эстетические поиски П. Неруды, П. Элюара, В. Незвала, Н. Хикмета, некоторых других талантливых представителей национальных литератур Европы и Америки.

Под воздействием своих учителей и предшественников, в результате активных идейно-эстетических поисков и вдохновенного труда талантливый белорусский поэт постепенно пришел к подчеркнутой духовно-моральной насыщенности творчества, ассоциативно-метафорической многомерности, поэтико-стилевым новациям.

Выход первого сборника стихотворений под символическим названием «На этапах» (1936), кстати, сразу же конфискованного польской полицией, сделал М. Танка звездой первой величины на небосклоне литературы Западной Беларуси. Духовно-художественое сознание поэта активизировалось мыслью о лишенном свободы родном крае, истерзанном отечестве, угнетенном и униженном белорусском народе. Глубоким и проникновенным ощущением героики времени, возвышенностью драматического переживания, патриотической жертвенностью дышали многие его строки:

 

Нарочь, как море, шумит, бьется в берег, волной нарастая,

Дымится туман над тоскою болот и лугов.

С ветром взлетает и кружится чаек крикливая стая,

Вспугнутых скрипом обозов и звоном оков…

 

Слышно — гуси на юг пролетают родной стороною,

И прощальный их крик над равниной печален и слаб…

И скрипят по изрытому щебню колеса и ноют,

По широкой дороге понуро бредет наш этап.

(«Нарочь, как море, шумит…», пер. с белорусского Б. Иринина)

 

Что мы видим в этом стихотворении? Просторы Западной Беларуси. Закованных в железные цепи, измученных и уставших, но непокоренных политзаключенных под конвоем гонят по этапу. Первая строфа — обыкновенный, типичный для белорусской поэзии лирико-повествовательный этюд, а далее: «Слышно — гуси на юг пролетают родной стороною, И прощальный их крик над равниной печален и слаб…» Сколько здесь тяжелой жизненной правды и драматизма, сколько высокой эстетики человеческого духа и жертвенности, сколько щемящей тоски и печали, и как об этом глубоко и проникновенно сказано поэтом! От тяжелых дум и усталости лирический герой не может поднять глаза — гусей он не видит, а слышит. Естественно, образ перелетных птиц, теплых краев символизирует здесь надежду, веру в светлое начало. В стихотворении выявились определяющие черты белорусского национального менталитета, особенности исторического пейзажа Беларуси. Кажется, и у тебя самого болит душа от того, как на бесконечном мядельском тракте «скрипят по изрытому щебню колеса и ноют».

Такой культуре переживания и мышления невозможно научиться. Ее необходимо выстрадать. М. Танк выстрадал!

Идейно-эстетические поиски молодого М. Танка впечатляли свежестью и остротой, экспрессивностью мироощущения, характерным романтизированным выявлением сурового реализма действительности.

Танковские стихотворения «Нарочь, как море, шумит…» и «Свидание» я всегда читаю с характерным терпким комом в горле, с каким-то особым душевным трепетом, и это не проходит с годами. Вспоминается печальный рассказ поэта о том, как плакала мама Домна Ивановна, когда его, юного подпольщика, арестовывала на родном пильковском хуторе польская полиция. Удивлялась, что ее сын-подросток так опасен для государства, пробовала поцеловать руку полицейскому и просила не бить парня…

Поэзия М. Танка 1930-х годов — это поэзия черных взрезов, шершавых ладоней, неисцеленных ран, поэзия смелого вызова, гнева и протеста. Она основывалась на тонкой наблюдательности, эмоционально-психологической проникновенности лирического героя, восславлении высоких проявлений света и красоты в природном мире, общественной среде и душе человека. Легкая мечтательность, душевное благородство сочетались в ней с внутренней отмобилизованностью, наступательной бескомпромиссностью, революционной закалкой. Стихотворения поэта «На косогоре», «Как мы пишем?», «Черные взрезы», «Акт первый», «Свидание» и другие несли в себе горькое размышление, грустную исповедь, доверчивое признание, но чаще — утешение и поддержку, бодрость и веру, горячий призыв, свидетельствовали о прочной связи с беспредельным миром народной стойкости и мужества. «Максим Танк — это очень молодая, но сильная творчеством индивидуальность, — писала в 1936 году газета «Наша воля». — Его творчество выросло в острогах и, вырвавшись из тюрьмы, залило Зап. Беларусь. Произведения Танка — это лавина, это бурная волна, которая порывает всех, трясет всем и ломает все. Танк может стать великим певцом Беларуси, если не забудет о наиважнейшем условии — сгущать как можно больше мысль на полотне образа…»

Поэт создал романтически-идеализированный образ лирического героя, целиком обращенного к высокому духовно-эстетическому идеалу, в будущее родного края. Это образ подпольщика-революционера, прекрасного своей благородной жертвенностью борца за интересы широкой народной громады. Он подвергал сомнению нравственно-правовую практику, социально-экономические основы западнобелорусской действительности, ставил цель преобразовать ее в соответствии с социалистическими идейными принципами и ценностями.

Большое место в творчестве М. Танка досентябрьского периода занимали такие емкие социально-нравственные категории, как материнская песня, родные загоны, колосистое горе, этапные дороги, звон цепей, тюрьмы и решетки, весна-победа и др. Они воплощали характерные черты общественной жизни Западной Беларуси, духовно-социального сознания народа. Эти категории раскрывали определяющие особенности белорусской национальной судьбы.

Книги М. Танка «На этапах», «Журавиновый цвет» (1937), «Нарочь» (1937) и «Под мачтой» (1938), стихотворения и поэмы, явились лучшими в западнобелорусской литературе. Творчество поэта свидетельствовало о жизнестойкости белорусской нации, оно утверждало терпение, мощь и силу народа, который жил идеями объединения, социальной и национальной свободы, достойного упорядочения и благоустройства своей Родины, выявляло величие и красоту его благородной души.

Но на полную силу творческая индивидуальность Максима Танка раскрылась в послевоенный период.

В 1960—1980-е годы поэт утвердил в белорусской литературе такие идейно-художественные направления, как поэтизация исконных земных основ народной жизни, духовно-нравственных ценностей трудовой среды, работы хлебороба, пахаря, сеятеля, философско-аналитическое осмысление сложной и противоречивой диалектики частных явлений и исторических процессов, многообразной причинно-следственной связи личности и общества, раскрепощенность художественного мышления, приближение языка поэзии к языку прозы, условно-ассоциативная образность и др.

Сборники стихотворений М. Танка «Мой хлеб насущный» (1962), «Глоток воды» (1964), «Переписка с землей» (1967), «Да будет свет!» (1972), «Дорога, убаюканная рожью» (1976), «Испытание верности» (1979), «За моим столом» (1982) и другие характеризуются органическим сочетанием масштабности исторического мышления, широты духовно-социальных горизонтов и пластики предметного анализа, частной конкретики явлений и предметов. В них философско-аналитическая медитация соседствует с гражданственно-патриотическим характером художественного дискурса, ораторско-публицистический пафос дополняется тонкой иронией и сокрушительной сатирой.

Сборник стихотворений поэта «Чтоб ведали» был удостоен Государственной премии СССР (1948), сборник «Мой хлеб насущный» — Государственной премии БССР имени Янки Купалы (1966), а книга поэзии «Нарочанские сосны» (Москва, 1977) — Ленинской премии (1978).

М. Танк оставил после себя десятки оригинальных поэтических книг, каждая из которых является этапной в истории белорусской литературы ХХ века. Поэту принадлежат произведения удивительной красоты и чрезвычайной эмоциональной силы воздействия: «Свидание», «Послушайте, весна идет…», «Песня куликов», «Ответ», «Три песни», «Родное слово», «Чтоб ведали», «Люциан Таполя», «Антон Небаба», «Руки матери», «Станция Княгинино», «Ave Maria», «Мне кажется», «Коль горькой печалью наполнено сердце...» и другие. Без никаких сомнений, они стали бы гордостью любой национальной культуры мира, украсили бы любую, самую элитарную, антологию.

17 сентября 1994 года, в последний раз отмечая день своего рождения, М. Танк написал глубоко исповедательное стихотворение «Коль горькой печалью наполнено сердце...». Его невозможно читать с внутренним спокойствием, как-то отстраненно-индифферентно анализировать в соответствии с устоявшимися литературоведческими критериями, нормами и приемами — замысел произведения, лирический герой, характер образности и т. д. Вспомнишь стихотворение — и перехватывает дыхание, душу охватыает боль и печаль. Сколько в нем глубинной жизненной философии и смысла, чего-то до конца не высказанного, подсознательного, того, что неизменно присутствует в биологической и социальной природе и всегда будет привлекать в личности человека, его внутреннем мире, поведении и поступках.

Чуть не впритык приблизился жизненный кругозор, как никогда низким и мрачным стало небо над головой и безразлично-равнодушным осенний день. В душе настойчиво плещутся тоска и горечь… Свое драматическое жизненное состояние, незавидные перспективы будущего поэт проецировал на судьбу одинокой нарочанской сосны:

 

Коль горькой печалью

                             наполнено сердце

И жить, и дышать невозможно, поверьте,

Всегда вспоминаю

                           сосну

                               над обрывом,

Подкошенную нарочанским приливом.

Сосну, что держалась подмытым кореньем

За землю,

         а кроной своею устало

Тянулась в простор,

                       где птушиное пенье,

И черные тучи над бездной смиряла.

(Пер. с белорусского А. Аврутина)

 

Мы знаем, в самые тяжелые и скорбные времена М. Танк всегда обращался к образам Родины, народа, нарочанского края, матери, хлеба, песни. А еще — к образу сосны, который в его сознании был духовно приближен к предыдущим, символизировал Отечество, ее внутреннюю стойкость перед невзгодами и испытаниями и сдержанную внешнюю красоту. Эти образы исцеляли его сердце, помогали выстоять, преодолеть трудности, заряжали идеями жизнеутверждения и оптимизма, вдохновляли на творчество.

Ощущая на себе холодное дыхание смертельной тони, омута, из последних сил держась «подмытым кореньем за землю», сосна, тем не менее, стремится вознести свою крону к солнцу, к щедрой лучезарной выси. Образ чрезвычайной содержательной емкости и силы художественного воздействия! Будущее сосны предопределено, дерево медленно, но неуклонно погибает, силы оставляют его, жизнь трагически надломлена. Заключительная строка стихотворения — «И черные тучи над бездной смиряла» — как заключительный аккорд в каком-нибудь высокохудожественном музыкальном произведении. Она вселяет в душу отчаяние, разочарование и в то же время восхищение, тревогу, сострадание и одновременно радость. А в первую очередь, конечно, размышление — сосредоточенное размышление над жизнью, ее логикой и смыслом, скоротечностью и вечностью, и над собой в ней.

Жизнь — это еще один сквозной, ключевой, стратегический образ в творчестве М. Танка.

Стихотворение «Коль горькой печалью наполнено сердце...» необходимо воспринимать как своеобразный вертикальный срез человеческого бытия. Жизнь — это начало и конец, духовное и материальное, малое и великое, светлое и темное, высокое и низкое… Это корни и крона, земля, смертельная тонь, омут, бездна и высота, поднебный простор, «птушиное пенье»… Стержневые образы стихотворения — сердце, жить, сосна, корни, земля, простор, черные тучи, бездна — своеобразные знаковые коды человеческого существования на земле.

С самого начала своей литературной деятельности М. Танк переводил произведения полюбившихся ему русских авторов на белорусский язык. Это были стихотворения Пушкина, Лермонтова, Некрасова, несколько позже — М. Исаковского, А. Прокофьева, А. Суркова, А. Твардовского, М. Светлова, Н. Тихонова, В. Рождественского и др. Переводы стихотворений русских поэтов составили основу одиннадцатого тома Собрания сочинений М. Танка в 13 томах, вышедшего в Минске в 2012 году к столетию со дня рождения выдающегося белорусского художника слова.

Необходимо отметить, что поэзия М. Танка пользовалась и пользуется огромным спросом как у белорусскоязычного, так и у русскоязычного читателя. После войны его книги в переводе на русский язык издавались в Беларуси и России чуть ли не каждый год, а то и по несколько в год. Интересен и во многом показателен тот факт, что уже на первый сборник поэта на русском языке «Стихотворения», который вышел в Москве в 1940 году, в российских периодических изданиях появилось около двух десятков положительных рецензий. Причем на его выход отозвались такие авторитетные газеты и журналы, как «Правда», «Известия», «Ленинград», «Октябрь», «Смена», «Знамя», «Литературное обозрение» и другие.

На сборник белорусского поэта «Мой хлеб насущный» (1964) в российской печати появилось уже около тридцати рецензий. Кстати, книга вышла тиражом в сто тысяч экземпляров. Факты небывалые по меркам сегодняшней литературной практики Беларуси.

В 1981 году у М. Танка вышло целых пять книг в переводе на русский язык: одна в Минске — «Веточка и воробей» и четыре в Москве — «Пройти сквозь верность: стихотворения и поэмы», «Прочитай и передай другому: стихи и поэмы», «Стихи» и «Стороны света: стихи». Всего белорусский поэт издал в России в переводе на русский язык около трех десятков книг. В Москве и Ленинграде неоднократно выходили его книги избранного, а также собрания сочинений. Самое полное из них — собрание сочинений в трех томах увидело свет в издательстве «Художественная литература» в 1985—1986 годах. И все эти книги неизменно находили своего читателя — без всяких специальных рекламных акций, презентаций и пр.

Переводили М. Танка на русский язык десятки переводчиков со всех концов необъятной России. В трехтомник поэта вошли переводы 52 авторов, в том числе таких известных и авторитетных, как А. Прокофьев, О. Бергольц, И. Сельвинский, П. Кобзаревский. Несколько книг М. Танка на русский язык перевел Я. Хелемский, в том числе сборник «Нарочанские сосны» (1977), удостоенный Ленинской премии. Стоит отметить, что, переводя М. Танка, они не только знакомили широкую русскоязычную публику с лучшими достижениями белорусской национальной поэзии, но и расширяли и углубляли свой художественный кругозор, развивали представление об идейно-эстетических возможностях талантливого художественного слова, повышали творческое мастерство. А. Прокофьев, думается, во многом обоснованно подчеркивал: «Максим Танк — замечательный человек и великолепный поэт. Его поэзия пронизана большим гражданским чувством и прекрасным лиризмом. Она светла. Она верно служит народу, преданность которому Максим Танк доказал и утверждает всей своей жизнью поэта и гражданина. Я много переводил стихов Максима Танка. Должен сказать, что стихи его обогащают мой духовный мир, мне радостно браться за такой труд».

М. Танк поддерживал близкие дружеские отношения с С. Михалковым, Н. Тихоновым, Е. Исаевым, Я. Хелемским, многими другими русскими литераторами.

Любовь к великой русской литературе поэт пронес через всю свою жизнь. До самых последних дней он не только создавал собственные произведения, но и переводил на белорусский язык стихи многих русских собратьев по перу.

Творчество Максима Танка оказало и оказывает большое влияние на развитие белорусской литературы, в частности, поэзии. Под его благотворным воздействием возросло стремление нашей лирики послевоенного периода к ширине и яркости художественного мышления, пластической выразительности и просторности. Это засвидетельствовали идейно-эстетические поиски А. Велюгина, М. Аврамчика, некоторых других поэтов. В 1960-е годы преемниками традиций выдающегося белорусского мастера слова выступили представители так называемого «филологического» поколения, близкие к нему характером лирического «я», художественно-стилевыми основами творчества. Насыщенная изобразительность, романтически-экспрессивная образность, историзм мышления объединяют с танковскими ранние произведения В. Короткевича, пластической выразительностью, «зрительной ощутимостью и трогательностью вещей», многоуровневым соотнесением явлений типологически приближены к М. Танку Р. Бородулин, Я. Сипаков, П. Макаль и др. Поэзия М. Танка, в частности, формотворчество художника, стилистические открытия оказали значительное влияние на поиски белорусской лирики в области поэтики, на характер архитектоники, разработку неметрических размеров. Начиная примерно с 1960-х годов в ней развиваются тенденции, связанные со стремлением к разговорной интонации, раскрепощенности ритморяда и в целом поэтической формы. Конвенционный стих дополняется дольником, тактовиком, разными модификациями верлибра, каждая из которых, будучи типологически приближенной к танковской, в то же время свидетельствует об индивидуальном своеобразии автора.

Многие белорусские поэты воспринимают М. Танка как законодателя в плане социально-мировоззренческого, философского осмысления процессов действительности. Опираясь на богатый опыт выдающегося художника, о чем свидетельствует перекличка конкретных стихотворений, они ведут активные поиски в направлении расширения интеллектуальных кругозоров творчества, развития многомерной условности, историзма мышления и др. Подчеркнутая логизированность мироощущения, гражданская иносказательность, подтекстовая насыщенность, типологически близкие к танковскому восприятию жизни, определяют произведения А. Вертинского, А. Рязанова, А. Сыса. Творчество М. Танка рассматривается многими белорусскими поэтами как ориентир в поиске ответов на вопросы, которые ставит время, его духовно-гуманистические противоречия, обусловленные общественно-социальными изменениями и сдвигами. С обращением к танковскому опыту во многом связано усиление в белорусской поэзии конца ХХ — начала ХХІ вв. гуманистического начала, гражданственности и патриотизма, стремления к углубленному осмыслению духовных ценностей человека, поэтизации народного самосознания, земных первооснов жизни и др.

Максим Танк как поэт, личность, безусловно, являлся государственным человеком. Но его художественный талант был настолько мощным, ярким и многогранным, что не укладывался в тогдашнюю государственно-идеологическую систему и политику. Он не очень поддавался ограничениям, регламентации и унификации, так как изначально развивался под эгидой высокой духовности и морали, доброты и человечности, правды и справедливости, красоты и гармонии. М. Танк хотя и являлся искренним и преданным коммунистом, членом ЦК КПБ, однако не сильно стремился к утверждению и реализации коммунистических идеологем, принципов и норм жизнедеятельности, не столько поэтизировал их, сколько манифестировал или констатировал. Коммунистические идеи и убеждения органично сочетались в его духовном сознании с национально-патриотическими, более того — основывались на последних. В этой связи можно смело отметить: М. Танк в первую очередь был белорусом, а потом коммунистом, он, как никто иной, прекрасно знал роль и место народно-патриотических традиций и ценностей. Во время одной из наших последних бесед летом 1995 года поэт рассуждал: «Идея беларусчины… Я хочу вкрепить ее в свои произведения, чтобы она была как витамины в еде: не так вылезала со своими ушами, но чтобы действовала… Раньше писали какие-нибудь слабенькие стихи, но, если в конце вспоминали Сталина, они шли на первых страницах. Вот что самое опасное — чтобы мы наше святое слово не затерли… Я боюсь, чтобы не стало разменным то, за что боремся. От частого употребления, бездумного, легкого. Уже если вспомнил, то вспомни, чтобы оно осталось в памяти не только твоей…».

Что здесь можно добавить или уточнить…

Осмыслению жизни и творчества Максима Танка посвящены тысячи научно-исследовательских работ, в том числе двенадцать монографий (некоторые из них уже вышли вторым изданием). Это больше, чем кого-либо другого из деятелей литературы и искусства Беларуси. Причем изучением творческого пути поэта занимались и занимаются наши самые известные и авторитетные критики и литературоведы — В. Колесник, Р. Березкин, Д. Бугаев, В. Рагойша, М. Арочко, А. Лис, О. Лойко, В. Гниломедов и др.

Необычайные впечатления остались от наших встреч и общения. Максим Танк, кажется, никаких особых идейных и жизненных принципов не раскрывал и не защищал, ни на чем категорически не настаивал, никого особенно не хвалил, но никого сильно и не осуждал. Он не стремился произвести впечатление, не хотел удивить меня ни знанием редких событий и фактов, ни глубиной и оригинальностью анализа общественно-культурных процессов, ни безупречной точностью их характеристик и оценок. Евгений Иванович ни на что не жаловался, ни о чем не жалел и никого ни о чем не просил. А были это чрезвычайно сложные 1990-е годы… Все, о чем он рассказывал, основывалось на какой-то удивительной диалектике соприродности и было направлено не на обособленность, а на объединение. Оно несло магнетическую энергетику теплоты, добра и мудрости и осталось в моей душе навсегда. Это были размышления человека, прошедшего «сквозь огонь, и воду и медные трубы...» (стихотворение «Я спросил человека»). К тому времени поэт уже потерял сестру Людмилу Ивановну, дочь Веру и жену Любовь Андреевну, а также всех своих основных и верных друзей и товарищей. От него веяло антологическим спокойствием и самодостаточностью, жизненной стойкостью и надежностью, величием народного духа и воли.

Максим Танк — классик белорусской литературы, выдающийся европейский поэт. По силе и размаху природного дара, яркости и неординарности идейно-художественного мышления, утверждению исконных основ народной жизни, по особому качеству и самобытности реализации в слове высокой эстетики человеческого духа Максим Танк не имеет себе равных в белорусской поэзии. По этим особенностям он превосходит многих на сегодня культовых западных авторов. М. Танк — самый уважаемый и авторитетный белорусский поэт послевоенного времени в среде европейских литературно-художественных элит, о чем свидетельствуют, например, высказывания Чеслава Милоша, Кароля Войтылы (Яна Павла ІІ), Марка Шагала, которые знали его лично.

Это был дар от Бога. Уникальный человек, неповторимый поэт, талантливый организатор литературно-художественного процесса, колоритная, государственная личность. Он жил самыми светлыми мыслями и идеями, которыми может жить человек, и оставил яркий след в душах и сердцах своих соотечественников, в истории родной Беларуси.

В плане увековечения памяти народного поэта Беларуси, лауреата Ленинской премии, Героя Социалистического Труда, академика Максима Танка у нас многое сделано. Однако многое еще и предстоит сделать: необходимо открыть музей поэта — пока окончательно не растерялись редкие материалы, вещи и предметы, связанные с его жизнью и творчеством, необходимо установить в Минске памятник выдающемуся художнику слова и гражданину, патриоту родной земли, который бы соответствовал глубине и масштабности его личности, огромному вкладу в государственно-культурное строительство Беларуси, а также издать многотомное собрание сочинений на русском языке, чтобы его поэзия пошла к самому широкому читателю, в том числе и посредством дальнейших переводов на ведущие языки мира.